Знание-сила, 2004 № 09 (927) - [40]

Первая особенность: информация, как правило, принимает форму запрета, табу. Вторая: нарушение табу подлежит осуждению, хотя женщина явно не могла знать о его существовании и нарушила его по незнанию. Тут же сыплются упреки, угрозы, издевки: "С ума сошла — немедленно ляг! Ты же сидишь на голове у ребенка!"

"Правильно" — сохранять в родах спокойствие, стойкость, мужество, игнорировать боль. Любые проявления "слабости" порицаются и высмеиваются. Нельзя кричать, плакать, стонать, жаловаться: "А у меня слезы текут. А она усмехается: "Что, так себя жалко?"

Боль — важная составляющая родильного ритуала, женской инициации. Предполагается, что роды должны быть болезненными, и каждая женщина должна через это пройти, достойно справиться с задачей и выполнить предписанную ей культурой роль — "состояться как женщина".

Обучают женщину ее новой роли в ритуале тоже в основном с помощью инвективы, излюбленного приема "медицинской педагогики". Женщине сообщают, что она "плохая", "плохо себя ведет": "Акушерка сказала: "Ой, плохая мама — ребенка задушила!" На меня это произвело, конечно, кошмарное впечатление, я себя чувствовала жуткой преступницей".

Любые отсылки к ее "прошлой" жизни с определенным статусом, материальным положением, имуществом невозможны: "Она меня встретила жутким криком: "А серьги-кольца снять сейчас же, что такое! Там, ля- ля-ля". "Врачи... врываются в палату и начинают орать: "Мама! В каком вы виде! Что вы себе позволяете!" Это если не в халате, а в чем-то другом".

В современном родильном доме ритуальное унижение женщины происходит в совершенно определенное время: при поступлении роженицы в приемный покой, при санитарной обработке и "подготовке к родам". Вот эта локализация унижения во времени и отличает родильный дом от любых других медицинских учреждений.

Другая функция грубого обращения с роженицей — профанация сакрального. Статус матери в нашей культуре необычайно высок и священен. Материнство многими воспринимается как основной и чуть ли не единственный способ реализации женщины в обществе: "Уже я, можно сказать, выполнила свою миссию — мальчик и девочка — перед Богом, перед своим мужем, перед всеми и сама перед собой". Поругание сакрального лишь оттеняет его великолепие. Подобный прием весьма распространен в обрядах повышения статуса (поругание и осмеяние нового вождя), так же как и в обрядах перемены статуса ("перевернутый мир" в календарных обрядах, например, карнавале). И посвящаемый, и посвятитель убеждены в серьезности происходящего, на каком-то уровне и тот, и другой осознают высокий статус матери и значительность таинства рождения, и понимают, что осквернение священного возможно только здесь и только сейчас.

Наконец, еще одна функция инвективы — поругание ради благополучия, "чтоб не сглазить". В нашей культуре этот прием распространен в студенческой и школьной практике: человека надо ругать, когда он сдает экзамен. Нельзя хвалить и надо ругать маленьких детей, чтобы они были здоровы: "Бабушка (моя мама), будучи в восторге от внучки, обычно, сказав, какая она необыкновенная прелесть, сплевывала через левое плечо, приговаривая при этом: "Тьфу-тьфу, плохая-плохая". "И вот я услышала, что эта ведьма бормочет: "Говнистый, говнистый мальчик!" Я сперва обиделась, а потом мне сказали, что так надо делать".

Мы не хотим сказать, что медики используют инвективу сознательно. Создается впечатление, что не только мать заучивает таинство без посредства сознания, но и сами посвятители действуют неосознанно, не задумываясь о способе своего поведения, о цели своих действий, но как будто бы влекомы мощным невидимым потоком традиции. Потому, пожалуй, об инвективе нельзя говорить как о собственно педагогическом (то есть осознанном) приеме.

В традиционной культуре для ускорения родов использовался ритуальный испуг: на женщину нужно неожиданно крикнуть или испугать ее стрельбой; иногда повитуха с той же целью неожиданно обрызгивает роженицу водой, оставшейся после омовения образов, а домашние "неожиданно производят тревогу, крича в избе или под окном на улице что-нибудь такое, что способно возбудить чувство испуга, например: "Горим! Пожар!" (другой вариант — "Волк корову задрал"). Обычай этот широко практикуется в наши дни: "Ну, роды подходят, готовься — резать будем". И рожали уже именно от страха — чтобы только не разрезали".

В родильном обряде нет актеров и зрителей, вовлечены все. Одни переодеваются, обнажаются, другие ругаются: это перевернутый мир, в котором обычные роли изменены. Тут важное место занимают образы материально-телесного низа: звучат скабрезные шутки, неуместные и невозможные в какой-либо другой ситуации. Все это снова отсылает нас к средневековым карнавалам, как и "пиршественные образы", сопровождающие беременность: "Тебе теперь нужно есть за двоих". "Просто мой организм уже так начал расцветать, жрать, так". "Он радостно ждал уже". Наконец, главная идея карнавала — возрождение через смерть, представленную как погружение в материально-телесный низ, как нельзя более отвечает сути родильного обряда. Как видим, в современном родильном обряде можно найти многое, столь характерное для карнавального начала, подробно описанного в книге Бахтина.