И вполне естественно, что «боевой воинственный дух» в самом руководстве НСДАП отнюдь не был на высоте. Значительная часть генералитета, промышленной и финансовой элиты и даже несколько очень близких к Гитлеру людей в 1938 году открыто заявляли, что Германия к войне не готова. Эту позицию четко сформулировал тот же Лей, как и все вожди, с народом говоривший одним языком, а с фюрером и коллегами другим: «Немцам, - сказал он, — нужно дать двадцать лет спокойно поработать». Его мнение разделяли и глава Рейхсбанка, авторитетнейший Ялмар Шахт, и Рудольф Гесс — самый близкий к Гитлеру человек, его заместитель (не только по партии, как принято считать, а заместитель, так сказать, в абсолюте).
Внимательное изучение документов 1935 — 1938 годов привело меня к твердому убеждению, что и сам Гитлер до второй половины 1938 года отнюдь не был так железно настроен на «войну через два года», как это принято думать. В 30-х Гитлер еще не был тем страусом, прячущим голову под крыло, каким сделался к середине 40-х.
Цифры (даже перед захватом Судет рейх имел всего 39 дивизий против 36 чехословацких, 2400 самолетов против 1500 и т. д.) лежали у него на столе и говорили сами за себя — армия к экспансии не готова. Больше того, какие бы воинственные заявления ни делали с трибун Геринг и Лей, как бы ни трещал в эфире Геббельс, фюрер отлично знал о настроениях внутри страны. А были они абсолютно антивоенными. Это четко сформулировано в донесении военно-промышленного штаба главного командования от I октября 1938 года:
«Ненадежность внешнеполитического положения действует угнетающе на население страны. О войне с Англией и Францией никто не хочет и слышать».
Руководитель Германского Трудового Фронта Роберт Лей осматривает оборудование в одном из мест отдыхе членов его организации
Гитлер и Гесс
Гитлера прежде всего волновал вопрос, как поведут себя рабочие главных промышленных районов при объявлении всеобщей мобилизации, и он прямо спросил об этом Лея. В одном из писем из тюрьмы Шпандау в начале 70-х годов Рудольф Гесс так описывает то совещание у фюрера, на которое были приглашены только самые доверенные, которых Гитлер еще не отучился слушать: «Фюрер задал вопрос... Я чувствовал, как напрягся сидящий рядом Геринг, готовый отвечать не медля. Но фюрер глядел на Лея и ждал ответа от него. Дальше произошла уже ставшая привычной и теперь кажущаяся мне даже забавной сцена. Лей поглядел в потолок, потом взял сигарету, придвинул к себе пепельницу, которую продолжали перед ним ставить на совещаниях, закурил и выпустил дым, повесив над столом облако. Под Герингом заскрипело кресло, Геббельс принялся махать у себя перед носом руками.., Гитлер поморщился в его сторону, потом недовольно посмотрел на закипающего Геринга. Всем стало ясно, что фюрер меньше всего сейчас озабочен мелочами». (Гитлер, как известно, не переносил ни табачного дыма, ни курильщиков. — Авт.).
Дальше из записок Гесса узнаем, что Лей дал Гитлеру следующий ответ: «Рабочие, безусловно, подчинятся. Но национальный дух будет подорван. Вера поколеблена. Если же война затянется, настроение может окончательно переломиться».
Лей знал, что говорит. А Гитлер знал, что он говорит правду. Высокий моральный дух немецкой нации второй половины 30-х годов опирался ведь не на слова или призывы, а на ту реальную социальную программу, которую проводили нацисты, иными словами, — на вторую часть названия режима — " ...-социализм". (Об этом не любят писать историки. Но об этом помнят немцы.)
Приведенные ниже письма Маргариты — сестры Рудольфа (Руди) Гесса и жены Роберта Лея — дают любопытную картину немецкого социализма 1937-1938 годов и едва ли нуждаются в комментариях.
(Письма приводятся без сокращений, с сохранением пунктуации подлинника, лишь в последнем письме опущена первая, малозначительная часть.)
30 апреля 1938 года.
"Милый Руди!
Ты упрекнул меня в том, что я не знаю Германии... Я не сразу почувствовала этот упрек.
Мне очень захотелось рассказать тебе о нескольких впечатлениях, которые появились и еще появятся у меня во время этой поездки, и может быть, ты найдешь время ответить мне — то ли и так ли я видела.
Я опишу только то, что меня тронуло, "зацепило" по-настоящему.
Итак, мы прилетели в Берлин 30 утром. Опускаю весь тот сумбур и ажиотаж, которые всегда окружают Роберта, где бы он не появлялся.
Он предоставил мне свободу, и я решила для начала просто походить по улицам Берлина.
Сегодня здесь повсюду оживление. Много женщин гуляют с маленькими детьми, лет 3-4-х (значит, родились в 34-35 годах). У детей в руках флажки.
Я видела, как малышка пыталась таким флажком поковырять в песочнице; мать ее за это шлепнула (Позже я рассказала Роберту. Он сказал: "С флажками ходят по твердому".) Все заняты украшением всего. В Тиргартене (берлинский парк. — Авт.) юная пара развешивала гирлянду из флажков на деревце у самой ограды. Здесь ее никто не увидит. Выясни лось — дерево им показалось грустным, и они захотели нарядить его к празднику. Смешные милые мальчик и девочка!
В булочных пекут пирожки, выносят прямо на противнях на улицу, бесплатно. Одна женшина сказала, что пробует уже в третьем месте и везде хорошие: хозяева не поскупились все положить, как надо — и сахар, и ваниль и начинки.