Знание-сила, 2004 № 06 (924) - [51]

Исследователь обращает внимание на любопытные оговорки в обращении поэта к Геккерну-старшему: "Поведение вашего сына было мне давно известно... Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай... пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма". А ведь если верить иным литераторам, то именно анонимка "открыла" глаза поэту. "Весьма кстати..." Автор явно проговаривается.

Подтверждением того, что А.С. Пушкин начал тонкую, на лезвии бритвы контригру, по мнению Петракова, служит и не отправленное письмо Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года. Ученый находит едва ли не в каждой строчке посыл монарху. После двухнедельных "розысков" Пушкин не сомневается, что "все под контролем". Откуда у него уверенность, что диплом получили "семь- восемь человек", а не десять — двадцать? А если кто-то получил не "под двойным конвертом"? А каков намек Николаю Павловичу: "большинство лиц, получивших письма... их ко мне не переслали". Утечка информации не исключается!..

Немаловажный факт. Точная копия этого письма шефу жандармов быстро разошлась по России, хотя подлинник документа был обнаружен лишь через четверть века. Ученый спрашивает: не передал ли поэт копию своего письма кому-то из доверенных лиц?

Анонимный пасквиль — оружие в контригре? А почему бы и нет! Во времена Пушкина мистификация была естественным состоянием, потребностью светского общества. Без розыгрышей — порой шутливых, порой жестоких — было просто нельзя. Тогда не знали ни радио, ни телевидения, ни кино. Стиль жизни — театр!

Тема мистификации не раз звучит в пушкинских работах. Поэт восторгался П. Мериме, создателем талантливой подделки "Песни западных славян". Незадолго до дуэли, в январе 1837 года, сам пишет миниатюру на тему мнимого вызова на дуэль Вольтера несуществующим потомком Жанны д’Арк.

Вряд ли поэт не знал (в отличие от нынешних пушкинистов!) о проделке молодого гусара Михаила Лермонтова зимой 1835 года. Во время службы в лейб-гвардии гусарском полку, расквартированном в Царском Селе, тот написал анонимное письмо родственникам влюбленной в него Сушковой. В анонимке посоветовал отказать от дома негоднику Лермонтову, который лишь морочит голову наивной девице. Таким своеобразным способом Лермонтов решил привлечь внимание светского общества к своей персоне. Ему это удалось: скандал получился что надо.

Так что для пушкинской мистификации была взрыхлена почва.

Вспомним отзыв фрейлины высочайшего двора А. Тютчевой о высшем свете: "За всей этой помпезной обрядностью скрывается величайшая пустота, глубокая скука, полнейшее отсутствие серьезных интересов и умственной жизни..."

Нетрудно представить, каково было Пушкину. В Зимнем дворце растет волна сплетен. Геккерн-младший демонстративно волочится за Натальей Николаевной. Раздраженный поэт узнает от жены о ее свидании в доме Идалии Полетики. Впрочем, по версии Н. Петракова, Натали встречалась не с Дантесом, а с самим монархом. Ведь на тротуаре у дома Полетики "дежурил" П. Ланской. Трудно поверить, что кавалергардский ротмистр П. Ланской (впоследствии сделавший вдруг блестящую карьеру) согласился выступить в качестве "топтуна у подъезда", блюдя интересы своего подчиненного, вертопраха Дантеса. Иное дело, если бы это было поручение свыше.

А. С. Пушкин идет ва-банк, начинает "рубить лес". События, предшествовавшие роковой дуэли, достаточно подробно описаны. В короткой статье вряд ли стоит их повторять. Согласно автору гипотезы, поэт использует "диплом" в качестве инструмента, который позволил ему вести себя так, как он посчитал нужным. Вплоть до объяснения с царем.

Барон Жорж-Карл Дантес-Геккерн (1812-1895). Анесрель Г. Райта. 1830-е гг.

Барон Луи де Генкерн (1791- 1884). Портрет работы Крихубера. 1843

Как вспоминает М. Корф, историограф императора, такой разговор произошел накануне дуэли. В записях М.А. Корфа находим слова Николая I: "Под конец жизни Пушкина, встречаясь часто в свете с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комержах (сплетнях), которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. "Разве ты мог ожидать от меня другого?" — спросил я. "Не только мог, — ответил он, — но, признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моею женою". Это было за три дня до последней его дуэли".

Пушкину удалось сказать самодержцу все, что он думал о нем. Он расквитался. "Истина сильнее царя" — говорит Священное писание", — практически последняя запись поэта. Она сделана 26 января 1837 года. Моральную пощечину монарх крепко запомнит, никогда не простит ее, спустя десять с лишним лет сам расскажет о том разговоре, естественно, всячески обеляя себя.

26 января 1837 года Пушкин посылает картель нидерландскому послу барону Л.Б. Геккерну — "своднику", "старой развратнице". Адресату 45 лет, он лишь на восемь лет старше А.С. Пушкина. У него крепкое здоровье (как-никак, сумел дожить до 90 с лишним лет). Посольский ранг — не помеха для защиты чести. Но... Луи Геккерн стреляет плохо, а вот его приемный сын — преотлично. Ответ следует от имени Дантеса. При чем тут Жорж, ведь вызов направлен посланнику? К тому же не совсем было этично стреляться с собственным родственником: как- никак Дантес — де-юре муж Екатерины Николаевны, сестры Натали. Пушкин, захоти он, мог бы и дальше издеваться над Геккернами. Но ему уже все равно.