Знание-сила, 2003 № 03 (909) - [6]
Потом со временем часть опомнилась, и большинство сочло, что невозможно бомбить на территории своей же страны. Первый опыт настоящего боевого столкновения, из которого приходили гробы, заставил страну как-то встряхнуться. И на протяжении первой войны преобладало чувство: давайте кончать. Это давило на Ельцина и в конце концов вынудило его худо-бедно кое-как все это заткнуть на время. Но старые чувства не ушли, просто над ними надстроились другие.
После московских взрывов во вторую чеченскую шли уже на «ура», совсем другое было настроение. Пообещали же операцию быструю и победоносную; и опять поверили, потому что очень хотелось поверить. Но ни быстрой, ни победоносной опять не получилось, общество начало уставать от этой истории, и, по нашим опросам, больше половины устойчиво последние несколько месяцев высказывались за политическое и быстрейшее решение. В конце концов, все свелось к следующему: ладно, наломали дров – теперь давайте все это быстренько заканчивайте, только не говорите нам, сколько при этом будет жертв: мы понимаем, что крови будет немерено, но знать не хотим.
Тут-то и произошел захват культурного центра. Конечно, потрясение. Конечно, горячее сочувствие запертым в зрительном зале. Паника: я мог бы там оказаться. Сопереживание. Тут какие-то глубокие пласты сознания подключаются, когда видят людей, загнанных в замкнутое пространство, – так было и с «Курском», подводникам тоже очень горячо сочувствовали. Некоторое время.
Раз включил – событие, два, три; а если целыми днями и по всем каналам – это событие? Довольно сложная вещь в социально-антропологическом смысле – привыкание. Первоначальное переживание начинает тупеть, переходит в раздражение.
Нельзя продержать переживание, какое вызывает Дубровка, на протяжении дня, недели – это невозможно для человека психологически. Но возможны формы, которые позволят удержать смысл этого переживания, не дадут ему исчезнуть. Исчезнет острота переживания, но не его смысл. Для этого нужны какие-то грамотные формы вытеснения, разгрузки, перевода в другие типы впечатления, которые не столь мучительны, но не дают исчезнуть самому чувству. Как духи: в большой концентрации – вонь, но малые количества на тонких носителях могут держаться сколько угодно долго. Вот этой культуры перенесения, закрепления, формообразования чувств не хватает нашей культуре. Между прочим, это могло бы быть работой телевидения.
| Название программы | Канал | Доля | Рейтинг |
| Каменская-2. За все надо платить (сериал) | Россия | 37.64 | 14.83 |
| Каменская-2. Мужские игры (сериал) | России | 33.07 | 12.55 |
| Армагеддон (х/ф) | Первый канал | 33.55 | 12.51 |
| Каменская-2. Я умер вчера (сериал) | Россия | 32.17 | 12.31 |
| Бригада (сериал) | Россия | 25.39 | 11.16 |
| Улицы разбитых фонарей (сериал) | НТВ | 36.86 | 11.03 |
| Дети шпионов (х/ф) | Первый канал | 27.46 | 10.68 |
| Брат-2 (х/ф) | Россия | 25.89 | 10.18 |
| Правдивая ложь (х/ф) | Первый канал - | 26.21 | 10.06 |
| Большой концерт (концерт) | Первый канал | 25.32 | 9 89 |
Да, террористы выдвигали требования, понятные всем, но эти требования никогда и никем всерьез не обсуждались. Да, родственники заложников вышли на демонстрацию с требованием прекратить войну – сколько их было? Два с половиной человека? И – что еще важнее – не самых авторитетных человека. 1де в это время были авторитетные? А власть опять продемонстрировала, что может их никуда не пустить, может ничего ни с кем не обсуждать, и все равно только на нее есть какая-то надежда, потому что у нее сила и защитить может только она. Переговорщики, даже такие удачливые, как Кобзон, освободили несколько человек. Они не освободили общество – его нельзя освободить извне и в одиночку.
Как только зазвучал голос президента, заявившего, что самое главное – сохранить жизни людей, стало совершенно понятно, что будет штурм и что людям, очевидно, не уцелеть, и дело только в том, сколько их там положат. Иначе говоря, вопрос о конце войны и вообще о том, чтобы как-нибудь договариваться, участниками операции вообще не рассматривался.
Цифру о допустимых 10 процентах жертв в антитеррористической операции взяли из американского боевика «Крепкий орешек», никаких нормативов тут быть не может. Через день или два кто-то сказал, что допустимы 20 процентов потерь.
Что телезрители видели дальше? Что родственники не могут найти своих или просто не могут попасть в больницу (меня приятельница из Франции спрашивала: кто имеет право мать не пустить в больницу?! У них голова так цивилизованно устроена, что они понять не могут, как это может быть. Наша власть показала, что не только может быть, но только так и будет). Врачи не делали того, что нужно. Но никто не наказан. Может, был какой-нибудь большой митинг? Нет. Может, хотя бы проведено общественное расследование правомерности тех или иных действий? Нет; а если такое расследование по каким-то политическим причинам и будет проведено, оно никак не будет общественным и его выводам никто не поверит. Может, кто-нибудь ответил хотя бы на те вопросы, которые прозвучали в телевизионном эфире, вроде того, зачем надо было убивать обездвиженных боевиков вместо того, чтобы их допросить? Нет, и сами вопросы тут же были забыты.
