Знание-сила, 2002 № 11 (905) - [56]
Какой фактор важнее всех прочих? Культурный диалог двух российских столиц-соперниц? Или разные стили работы двух научных школ, где выросли Л.А. Кацва и А.В. Скобов? Или личный педагогический стиль данного московита и данного питерянина? Или выстраданные тем и другим модели оптимального учебного процесса? Или та модель самой Истории Человечества, которую ее носитель не умеет сформулировать в ясном тексте, хотя неосознанно руководствуется этой схемой в своих исследованиях и в школьных проповедях? Всяко может быть…
Р, Магритт. «Легенда века», 1950
Первое впечатление от двух учебников не интригует читателя: большое сходство авторских позиций просвечивает сквозь два разных стиля организации учебного материала. По определению, автор учебника Истории обязан играть роль Судьи над объектами и героями своего повествования. Но этот Судья волен сам выбирать роли для подсудимых: кто будет считаться субъектом, а кто – объектом исторического процесса; кто выступит в роли свидетеля, кто – в роли обвиняемого, кто в роли подзащитного… На таком уровне различия двух учебников становятся заметны и значимы.
Для Леонида Канвы главным объектом исследования стало Советское Государство, а исследуемым процессом – диалог этого Объекта с его строителями, по ходу которого безличный вроде бы Объект все успешнее подчиняет волю и разум огромного множества человекоподобных строителей, начиная с Ленина и Махно, кончая Сталиным и Лысенко. Подчиняет – чему? Именно это Л.А. Кацва старается понять сам и объяснить ученикам, в меру своих интеллектуальных сил и их увлеченности историей грозного и сумбурного Отечества, в которое нас забросили Судьба или Случай.
Итак – державоцентричный подход, свободный от поклонения Державе как Идолу. Эта позиция логична и оправдана научной традицией: ведь Л.А. Кацва учился Истории у медиевиста В.Б. Кобрина, а тот – у А. А. Зимина. Научный дед и научный отец бестрепетно изучали Ивана Грозного и его партнеров по Московскому царству: от митрополитов до юродивых- диссидентов. Теперь научный сын делает то же самое с Иосифом Грозным и его партнерами по СССР – благо, их время прошло, и плоды их трудов стали очевидны для наших современников.
Какую позицию может противопоставить имперский интеллектуальный Петербург зрелому московскому державоведению?
Очень простую: с наследником историков-диссидентов спорит живой политический диссидент. Бывший, конечно, но отсидевший при Брежневе некоторый срок за политическое инакомыслие. Теперь многие давние мечты таких борцов сбылись, но общее счастье для россиян все равно не наступило. Пришло время поразмыслить не столько о правоте былых надежд, сколько о том, какие чувства и рассуждения двигали и движут рядовых участников исторического спектакля к выбору тех или иных ролей в вековой драме. Погрузить нынешних старшеклассников в духовный мир их дедов и прадедов, живших сперва «до Революции», а потом «под Революцией»: сначала «до Сталина», а потом «под Сталиным», – такова была главная цель Александра Скобова при написании его учебника.
Увидеть ТО небо теми глазами! К этой цели издавна стремились крупнейшие российские историки, начиная с Николая Карамзина. Понять и оценить мысли и чувства людей 1920-х и 1930-х годов! Такова была цель последнего поколения крупных российских писателей XX века – от Андрея Платонова до Анатолия Рыбакова. Они подготовили добрую почву для очередного поколения историков России. Хорошо, что эти ученые мужи не держат свои мысли при себе, а дерзают учить науке школьников: сперва с глазу на глаз с одним классом в одной школе, потом с тысячами ребят в сотнях школ – через свои учебники. Увы, тираж обеих книг Кацвы и Скобова измеряется одним смешным числом: 5000 экземпляров! Будут л и переиздания – неведомо.
Но какой урок для новой российской историософии и педагогики можно извлечь из опыта А.В. Скобова и Л.А. Кацвы? Какие учебники новейшей Истории древнего Отечества будут наиболее полезны подросткам Информационной эры?
Многим ясно, что одного идеального учебника нет и быть не может. Не только ввиду большой разницы личных характеров и научных пристрастий их авторов и составителей. Ведь сами эти пристрастия и характеры отражают большой глубинный факт: наличие разных фаз в универсальном цикле эволюции самоорганизующихся систем. Первыми эти фазы заметили, конечно, зоологи: эмбриологи, палеонтологи и физиологи XIX века. В XX веке историки, потрясенные Первой мировой войной, тоже заговорили о феномене Циклической Эволюции. Арнольд Тойнби применил эту схему к вековому ритму взлета и упадка цивилизаций. Лев Гумилев заметил сходный ритм в развитии народов, а Игорь Дьяконов пересмотрел в этом свете давнюю модель смены экономических формаций в обществе. Все это брожение умов происходило между Второй мировой войной и Второй российской революцией. Теперь и она миновала; чему научились у нее наши историки и наши учителя?
Видимо, самый важный вывод – это подозрение (или уверенность) в универсальном распространении Четырехтактного Двигателя Эволюции. Первыми его обнаружили физики, нечаянно и давно: в середине XVIII века. Тогда Эйлер и Мопертюи, открыв вариационный Принцип Наименьшего Действия, задались наивным вопросом: для чего Природе нужны четыре разные картины одного Физического Мира? Его можно описывать через Силы и Движения всевозможных тел и частиц: так поступал Ньютон, и ему хватало этих понятий для объяснения всего на свете. Но Лейбниц, конечно, не согласился со своим великим соперником! Он увидел в Природе лишь нескончаемые переходы Энергии из ее потенциальной формы в кинетическую или обратно: чередование этих двух процессов тоже объясняет все на свете.
