Знание-сила, 2002 № 10 (904) - [19]
Чем сильнее трения, тем сильнее хочется «метить». Драка может и не начаться, но две собаки десятки раз поднимут ногу, пока будут рычать друг на друга. А нам – часто ли удается сохранить на общей территории человеческие отношения и не начать «собачиться»? Прежде всего, надо помнить, что это именно отношения, что люди объединяются в семью на основе глубокой привязанности, а не капризной влюбленности, которая может испариться от одного чиха или носка. Семья – это не только репродуктивная единица, но и коллектив, проживающий на одной территории, или, если хотите, запертый в одной клетке. Поэтому, чтобы выжить, его члены должны уважать друг друга, то есть соблюдать ДОГОВОР, правила совместного проживания. А на этологическом языке – подавлять территориально-маркировочную активность, использовать умиротворяющие буферы, устранять знаки скрытой агрессии. Да попросту убирать за собой! И все целее будет.
Этос – значит «дикий нрав»
Сегодня этологией называют любые исследования поведения. Похоже, споры между разными направлениями в этой области становятся достоянием истории. Но так было не всегда.
Самая старшая среди наук о поведении – зоопсихология, изучавшая некое «психическое отражение на уровне животного». Она развивалась усилиями натуралистов XIX века и поначалу содержала много антропоморфизмов – животные наделялись способностью размышлять и чувствовать, как человек (были там и «восторженные улитки», и «свирепые пауки»). Научная база создавалась постепенно. В нашей стране над этим работали такие ученые, как Н.Н. Ладыгина-Коте, известная работами с приматами, и В.А. Вагнер, изучавший «умные» инстинкты у низших животных.
Для студентов-психологов зоопсихология была (и во многих вузах остается), пожалуй, единственным окном в мир разнообразия поведения. Таким старинным круглым окошком. Через которое продолжатель работ Вагнера Курт Фабри когда-то ухитрился показать многие достижения «реакционной буржуазной науки» в своем учебнике «Основы зоопсихологии» (МГУ, 1976). Разумеется, Фабри замаскировал эти сведения терминами идеологически выдержанной советской психологии. Поэтому учебник (который и сегодня штудируют первокурсники психфака ) содержит такие курьезы, как «психическое развитие инфузорий» или «высший уровень элементарного развития психики кольчатых червей».
Подобное наделение психикой всех тварей земных было оправданно в XIX веке – как попытка преодолеть декартовское представление «животные – биологические автоматы» (на основе которого вивисекторы утверждали, что крик оперируемых зверей – это скрип плохо смазанной машины). Хотелось найти у животных «живую душу», психическое начало. Но уже на рубеже XX века эту позицию подняли на смех, буквально назвав ее «методом анекдотов».
Еше одна «старушка» – сравнительная психология, процветавшая до 1940-х годов. Ее основоположник, американец Эдвард Торндайк, отметил, что разные виды обучаются с неодинаковой скоростью, и предложил развивать это сравнение. Однако впоследствии эта наука стала «сравнительной» с точностью до наоборот. Вместо пестрого множества видов она предпочитала изучать только крысу и голубя, а вместо врожденных стереотипов (позволяющих сравнить генетические различия поведения между видами) – научение и другие приобретенные реакции.
В тот же период – в первой половине XX века – успешно развивался бихевиоризм, созданный американцем Дж. Уотсоном. Бихевиористы рассматривали животных как «самодвижущиеся установки», отвечающие одной и той же реакцией на дозированное раздражение. А то, что некоторые крысы все-таки проявляли «характер», исследователи считали досадной помехой. Позднее бихевиоризм усовершенствовался признанием, что и животные обладают индивидуальностью и что в процессе научения они создают мысленные образы, а не только реагируют на стимул.
Бихевиористы предлагали говорить только «стимул», «реакция», «образование навыка» вместо расплывчатых понятий «сознание», «психическое состояние», «интеллект»… Этот нарочитый аскетизм обогатил науку методами количественного учета поведенческой активности – а следовательно, возможностью изучать поведение языком математики. В советском государстве также царил свой аскетизм: поведение представлялось совокупностью рефлексов – физиологией «высшей нервной деятельности». Вопреки своему названию, эта наука сосредоточивала внимание на самых низших феноменах поведения – рефлексах, торможении, сне.
Нельзя сказать, чтобы физиологи поведения питали к животным особую нежность – скорее, ими двигала картезианская тяга к знаниям. Работы классиков пестрят жутковатыми описаниями экспериментов с удалением тех или иных частей мозга, конечностей и прочих органов у подопытных кошек, собак, обезьян. При этом зверей окликали по имени, ласково: «Единственную оставшуюся ногу Жучка продолжает отдергивать после воздействия кислоты…» Становится как-то светлее, когда знакомишься с книгами этологов, полными искренней симпатии к животным.
Этология возникла как альтернатива лабораторным наукам о поведении. Вопреки своему названию (греч. «этос» – дикий нрав), она отличается гуманностью и добротой к «братьям нашим меньшим». Изучая какой-либо поведенческий акт, этолог пытается выяснить четыре вещи: механизм, индивидуальное развитие, эволюционную предысторию и адаптивное значение этого акта. Этология старается наблюдать животных в природных условиях и в нормальном состоянии (а не в пустой клетке и с ампутированными ногами).
