– За что я их уволю? – задал он вопрос.
– Хороший директор всегда сможет найти – за что.
– Но я не хочу быть таким директором!
За дерзость Давыдова исключили из партии. На эту должность поставили другого человека, и он послушно выполнил решение директивных органов.
Уволенный «по списку» оказывался в отчаянном положении. Непонятно, за какие конкретно грехи его наказали и что будет дальше. Приказ сформулирован так, что никакой суд не примет жалобу к рассмотрению. Поскольку жизнь шла «от получки до получки», то жить просто не на что. Семья в панике. От него «на всякий случай» отдаляются сослуживцы, наиболее догадливые (от слова «гад») карьеристы с остервенением ищут в его действиях криминал, поднимают шум («реагируют»), ускоряя перекрытие кислорода.
– Ну. что, – восклицает при встрече со мной Г.П. Щедровицкий, – и меня, беспартийного, и тебя, большевика с тридцатилетним стажем, поганой метлой! Так есть ли она вообще, твоя партия?
Партия была «моей» очень давно, где-то в пятидесятые годы. Теперь же я ненавидел пышущих здоровьем, лощеных и надменных молодых людей, занявших кресла в райкомах. Ненавидел обитателей кабинетов на Старой площади, которые на вопросы и просьбы увольняемых отвечали заученной фразой: «Здесь не биржа труда». Тем более ненавидел работников КГБ, строивших собственную карьеру буквально на чужих костях.
Признаюсь, сегодня я понимаю уже далеко не все происходящее. Не уразумею я, в частности, некоторых своих коллег, что нашли свое место в коммерческих структурах и в «демократических» (проправительственных) партиях. Они уверяют меня, будто нет никакой катастрофы, будто все так и надо. Они уверяют, что я просто отстал от времени, «мыслю категориями вчерашнего дня», так и остался «шестидесятником».
Я не обижаюсь. В шестидесятые годы люди служили социологии, а не стремились поставить ее себе на службу. Многое в обществе их не устраивало – но они искали путей вперед, а не назад. И еще: вынужденные черпать знания из зарубежных источников, они делали это избирательно, ни в коем случае не отрицая и не охаивая прогрессивных национальных традиций.
О нашем поколении, значит и обо мне, написал Ю. Левитанский:
И убивали, и ранили
Пули, что были в нас посланы.
Были в юности ранними -
Стали мы к старости поздними.
ГОДОВЫЕ КОЛЬЦА ИСТОРИИ
Сергей Смирнов
Навстречу судьбе и мировой науке
В 371 году до новой эры, втором году Сто Второй Олимп малы, славный афинянин Аристокл, прозванный друзьями Платоном, испытал третье сильнейшее разочарование в современной ему политике.
Первым ударом для него была гибель Сократа – любимого учителя, осужденного на смерть большинством афинских граждан по нелепому обвинению. Он, дескать, развращает молодых людей, рассуждая с ними об иных богах, кроме всем знакомых олимпийцев. Какая чушь! Сократ просто учил юношей слушать голос своего Даймона – разума и совести, власть которых не могут и не хотят отменить даже Олимпийские боги.
Тогда Платон понял: осудив Сократа на смерть, сама Демократия обрекла себя на бесплодие. Но если так, то кому принадлежит будущее? Симпатии Платона склонялись к Аристократии, но, посетив Спарту, он был поражен нежеланием воинов учиться чему-либо новому в быстро изменяющейся жизни. Быть может, самозваные правители-тираны более восприимчивы к голосу разума? Рассудив так, Платон отправился на Сицилию и стал советником местного тирана Дионисия. Тот вежливо выслушивал мудреца, но не следовал его советам ни в одном серьезном деле! После тяжкого разрыва с царем разочарованный, разоренный и едва не обращенный в рабство Платон вернулся в родные, но нелюбимые Афины. Здесь он воздвиг незримый храм своему Даймону в форме небывалого учебного заведения – Академии.
В ней, в отличие от школы Пифагора, ученики имеют в дискуссии такое же право голоса, как учитель, конечно, после того как они сдадут экзамен по самой строгой и совершенной науке – Геометрии. Подчинившись ее власти и удостоившись ее милости, юные и пожилые эллины становятся не способны на дурные поступки – в этом Платон твердо убежден. Но увы, доля питомцев Академии среди афинян невелика, их влияние на политику ничтожно! Да и сами Афины перестали быть признанным лидером Эллады еше до гибели Сократа, после поражения от Спарты в Пелопоннесской войне. Спартанцы приняли бремя лидера и успешно несли его до недавних пор, пока в беотийской глуши не воспрянули древние Фивы.
Там появились всего два талантливых вождя – Пелопид и Эпаминонд. Их доблести и ума хватило, чтобы изгнать из Фив спартанский гарнизон и даже разгромить войско Спарты при Левктрах!
Небывалое дело: гордые спартанцы бежали с поля боя, не отомстив за гибель царя Клеомброта и не пожелав с честью пасть на вражьи трупы, как пали их пращуры при Фермопилах… Значит, боевая аристократия Эллады тоже выродилась вслед за демократией в Афинах и монархией в Сиракузах!
Платон наблюдал в Спарте корни этого вырождения: спартанцы ослабели телом и духом – так влияет на воина и гражданина потеря земельной собственности! Что ждет Элладу в итоге такого морального разложения?
Пусть бы хоть Фивы стали новым гегемоном греческого мира, раскинувшегося от Галлии до Колхиды! Но и это не получается. Неужели новым гегемоном эллинов станет Персия через четыре поколения после триумфа греков при Марафоне, Саламине и Платеях? Кому тогда пригодится мудрость учеников Платона, лучших граждан Эллады?
