Знание-сила, 2001 № 06 (888) - [19]
«До коллективизации жили хорошо, и всего было много, а с ее приходом куда-то все делось и жить стало хуже». «Когда был Николашка, были крупа и кашка». «Власти дерут десять шкур, не успеет ребенок родиться, с него уже налог дерут. Раньше жили хорошо, и крепостное право было, но не сравнить с этим крепостным правом».
Простые советские женщины, уставшие от военных тягот, говорили: «Советская власть за двадцать лет ничего рабочему не дала. Провоевали один месяц, и хлеба нет, посадили на голодный паек»; «Рабочему все равно, какая власть будет – гитлеровская или советская», и жили нелепыми надеждами. «Как немецкая армия возьмет Москву, муж вернется из тюрьмы, и война кончится…»
Да и сами военнослужащие, уставшие от войны, не чаяли дождаться любого ее конца: «Война с немцами в 1942 году не закончится. Эх! Надоело так страдать всем, скорей бы что-нибудь, а нам все равно, какой бы батько не был».
Сравнивая две системы, люди делали вывод: «Все равно, кто победит, лишь бы скорей закончилась война». Люди образованные позволяли себе такие высказывания: «В СССР демократии совершенно нет. Между системами правления в СССР и Германии имеются сходства, так как в СССР правит коммунистическая партия, а в Германии – фашистская. Между фашизмом и социализмом есть большое сходство. Там – Гестапо, у нас – НКВД».
Неверие в способность государства защитить интересы своих граждан, ощущение беспомощности перед надвигающейся опасностью привели к тому, что среди населения, как пожар, стали распространяться самые невероятные слухи, и даже правдоподобные факты стали обрастать ужасающими и далекими от реальности подробностями. Все это вместе с идеально стерильными сводками Совинформбюро приводило к панике и готовности принять победу гитлеровских захватчиков, потому что «надеяться не на что, надо бежать, строить незачем, все равно все достанется немцам». «До каких пор мы будем бежать. Я бегу со Львова, Смоленска. Скоро придется бежать из Москвы. Расстреляли хороших толковых командиров – Тухачевского, Якира, а теперь бездарное командование». «В Москве полное безвластие. Наркоматы все эвакуировались. Армия отсутствует, хлеб оставлен в полях, а красноармейцы уже ходят и собирают куски хлеба. Молодая сила в стране будет истреблена по вине наших руководителей. В Москве полная паника, бомбят… Коммунисты отправляют свои семьи, а мирное население, как хотят».
Сообщения Совинформбюро были постоянным объектом недовольства населения. Люди чувствовали себя глубоко обманутыми советской пропагандистской машиной, которая твердила об оборонной мощи страны, а теперь приукрашивает реальные события и выпячивает зверства фашистов на оккупированных территориях. В особенности вызывало недоумение замалчивание размеров наших потерь и скорость продвижения немецких войск на восток. «Дела наши плохи, за три дня потеряно 374 самолета, это официально, а если неофициально, гораздо больше: если так Германия будет наступать, то мы проиграли».
Около полутора десятков дел из числа материалов надзорного производства Прокуратуры СССР касалось распространения ложной информации о положении в Ленинграде, хотя она была вовсе не ложной.
Зимой 1942 года эвакуированный из Ленинграда Л.В. Глебов в колхозе рассказывал о жизни в блокаде, говорил: «Ленинград сейчас голодает, жители Ленинграда получают в день по 125 граммов хлеба, иждивенцы, и 250 граммов хлеба рабочие, кругом валяются трупы, которые никто не убирает, вымирают целыми семьями»; «Жители Ленинграда вынуждены есть кошек и собак, за килограмм хлеба можно купить пальто». И его за распространение «ложных слухов» и антисоветскую пропаганду осудили на десять лет.
Перед читателем предстает жутковатая картина. Запуганный репрессиями народ все же не мог не высказывать вслух то, что наболело, и эти люди поплатились за свои откровения.
Уникальный архивный источник позволяет проследить трагичную участь подавляющего большинства из тех, кто критически высказывался о политике Советского государства и о ходе войны. Большая часть из них получила от пяти до десяти лет исправительно-трудовых лагерей и после этого еще на пять лет была лишена избирательных прав. Некоторые были повторно осуждены в очередную волну репрессий 1948 – 1950 годов и отправлены в ссылку на поселение. Тех же, которые кроме антисоветской агитации и пропаганды привлекались и по другим частям статьи 58 – за шпионаж, саботаж, подготовку террористического акта, сотрудничество с оккупантами, – ждала высшая мера наказания. Причем приводилась она в исполнение через несколько дней после вынесения решения Особым совещанием, и нередко после рассмотрения дела и отмены приговора решение изменяли, а приговор уже был приведен в исполнение.
На полях приведены цитаты из личных дел, обвинительных заключений и показаний свидетелей.
Лишь незначительная часть всех этих людей – пятнадцать процентов – была впоследствии реабилитирована, остальные до конца дней считались неблагонадежными, осужденными по одной из самых ужасных статей сталинского Уголовного кодекса. Можно было бы подумать, что только условия военного времени диктовали столь суровую меру репрессий. Но статья за инакомыслие существовала в Уголовном кодексе СССР с 1926 года и перешла со сталинских времен в новый Уголовный кодекс, принятый уже в 1961 году Н. Хрущевым в почти неизменном виде!
