Знание-сила, 2001 № 06 (888) - [14]

При этом Сталин внушал своим генералам и офицерам, что Гитлера победить можно: «Действительно ли германская армия непобедима? Нет. В мире нет и не было непобедимых армий».

Советский вождь, искренне или просто с целью ободрить свой командный состав, всячески принижал боевую мощь вермахта: «С точки зрения военной, в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. Появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль не идет вперед, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка (то, что Америка в этой области очень скоро оставит далеко позади не только Германию, но и СССР, Иосиф Виссарионович не предполагал. – Б. С.). Германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Немцы считают, что их армия – самая идеальная, самая хорошая, самая непобедимая. Это неверно. Армию необходимо изо дня в день совершенствовать. Любой политик, любой деятель, допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой».

Сталин под таким «деятелем» подразумевал Гитлера, но очень скоро выяснилось, что все эти нелестные эпитеты с большим основанием применимы к самому Иосифу Виссарионовичу. Он верил, что Красная армия усвоила уроки финской войны и в 41- м году уже стала современной армией. Просчет обернулся катастрофой первых недель Великой Отечественной войны.

Каково же было настроение на более низких ступенях иерархической лестницы? Здесь любопытный материал дает дневник военного корреспондента «Правды» Петра Лидова. 22 июня 1941 года, находясь в Минске, Петр Александрович так описал первые часы войны: «В 9 часов зазвонил телефон. Говорил секретарь редакции «Правды» Ильичев. «Неужели газета сегодня вышла так поздно, что в редакции еще не ложились спать?» – подумал я.

Ильичев был, судя по голосу, чем-то возбужден.

– Как настроение?

– Прекрасное.

– Там у вас тихо? Ничего не слышно?

– Все спокойно, Леонид Федорович. Собираюсь на открытие озера, передам заметочку.

– На озеро, пожалуй, не стоит. Свяжись там на месте. Будь в курсе дела. Может быть, придется выехать туда, где ты недавно был (имелся в виду Брест), а потом, вероятно, и дальше.

Я догадался, что речь идет о войне с Германией.

– Ты готов?

– Готов!

– Ну действуй. Не подкачай!»

Лилов тотчас отправился к секретарю компартии Белоруссии П.К. Пономаренко. Тот был зол на корреспондента за недавнюю критическую статью и встретил гостя не очень ласково: «Явился? Нюхом учуял? – сказал Пономаренко, поднимаясь мне навстречу. – Война уже идет. Дерутся на нашей территории. Немцы взяли Брест, перешли границу в районе Цехановца и Друскеник. Бомбили Белосток, самолеты прорываются к Барановичам.

Я просил его не отказать мне, как и в дни польского похода, в помощи и в информации. Он охотно согласился. Я напомнил ему, что в первый день похода в Польшу он, как глава Военного совета, дал мне интервью.

– Ну, это теперь, пожалуй, еще рано, – ответил Пономаренко».

Бросается в глаза, что ни Ильичев. ни Пономаренко не говорят Лидову, что немцы на нас напали. По всей вероятности, ни ответственный секретарь «Правды», ни глава коммунистов Белоруссии не были уверены, что войну начал Гитлер. Ильичев был уверен, что начался второй «освободительный поход» и что корреспонденту вскоре придется отправиться в Варшаву, а там и в Берлин. Пономаренко, как член Военного совета Западного Особого военного округа, возможно, был в курсе плана «Гроза» – готовящегося советского вторжения в Западную Европу и знал, что главный удар предполагается нанести на юго-западном направлении. Поэтому Пантелеймон Кондратьевич даже захват немцами Бреста не счел доказательством того, что Германия напала на СССР, а не наоборот. Вероятно, он рассуждал примерно так: наши ударили южнее, а в ответ немцы перешли Буг. Но вскоре все образуется. Красная армия на юго-западном направлении разобьет немцев, а тогда и Западный фронт двинется вперед. Так что и назначенный на 3 июля пленум ЦК, по свидетельству Лидова, Пономаренко 22 июня отменять еще не собирался.

И, наконец, посмотрим, как смотрели в 41-м на возможность скорой войны с Германией рядовые граждане. Известный филолог Юрии Михайлович Лотман тогда был рядовым 427-го артиллерийского полка. Вот его свидетельство: «Начало боевых действий воспринималось нами как давно ожидаемое и потому облегчающее событие. Нас привезли в Шепетовку (с Кавказа, где ранее дислоцировался 427-й полк. – Б. С.), и вскоре мы переехали в летние лагеря в Юзвин. Война явно приближалась – это было видно из тогор как часто нам на политзанятиях разъясняли, что войны с союзной Германией, конечно, не может быть.

Война началась для меня так: лагерная жизнь шла в палатках. За палатками проходила «линейка», по которой проходили только дежурные часовые и офицеры, находившиеся в тот день в наряде. Еше дальше проходила еше одна «линейка», по которой не ходил никто. По ней мог ходить командующий, если бы он заехал в часть. Однажды мы, как всегда, утром отправились на учебу, т. е. нагрузили себя катушками, лопатками, топорами, и отправились в лес спать. Выспавшись к обеду, мы строевым шагом с боевой песней отправились назад. Но подходя к лагерю, мы вдруг увидели, что на «святая святых» стоит разворотивший дорожку пыхтяший трактор. Сразу стало ясно, что ничего, кроме конца света, произойти в наше отсутствие не могло. Лагерь был весь перевернут. Была объявлена боевая тревога. Выстроенные с полной боевой выкладкой, мы выслушали объявление (произнес его комиссар Рубинштейн – командир полка Дольет отправился в штаб армии получать боевое задание), что мы отправляемся, в точном соответствии с учебным планом, на новый этап боевой подготовки (затри дня до войны – 19-го), что тот этап обучения, который предстоит пройти, называется «подвижные лагеря» – двигаться будем только ночью, днем – маскироваться в лесах и придорожных кустах. И, несколько изменив голос, комиссар добавил: «Кто будет ночью курить – расстрел на месте». После этих слов дальнейших пояснений уже не потребовалось.