Знание-сила, 2000 № 02 (872) - [16]

Леонид Блехер

От империи к нации

Все последние десять лет общественное сознание в России, помимо прочего, было занято мучительной, неизбежной и очень важной работой: переопределением себя или, как говорят социологи, сменой идентификации. Сознание из имперско-советского должно было стать национальным. Не хочу сказать, что уже стаю; но на этом пути мы продвинулись достаточно далеко.

Путь этот проходил «через ноль», через точку (точнее, период) полной растерянности и дезориентации. Думаю, наиболее ярко это проявилось во время первой чеченской войны. Практически никто тогда не понимал, что такое Россия, в чем состоят ее интересы, значит, как поступать правильно в соответствии с этими интересами, а как — неправильно, кто герой, а кто предатель.

С определением собственных интересов у России, честно говоря, всегда были определенные трудности.

Российскому сознанию привычнее и удобнее было рассуждать не в терминах «интересов», а в терминах «ценностей». Вообще-то зрелые народы отличает как раз способность соотносить свои интересы со своими ценностями, гармонизировать их. С этим отлично справляются, например, французы и англичане. А у немцев не получается, они все время сваливаются то в одну крайность, то в другую, и все время поэтому попадают в какие- то странные истори и…

Конечно, осознание собственных ценностей и интересов в постоянно меняющемся мире — процесс, который нельзя завершить, он длится всегда, и всегда разные группы толкуют их по-своему и сталкиваются друг с другом лбами на этом поле интерпретации. Но в какой-то момент все англичане встают и поют «Боже, храни королеву», и в этот момент они едины, они ясно ощущают себя одним народом, нацией. Вот этой рамки, этих осей координат у нас пока нет, хотя кое-что, кажется, начинает вырисовываться.

Как ребенок в какой-то момент начинает ошущать границы своего тела, себя — в отличие от среды, так мы начинаем ощущать Россию как определенное пространство. Во время первой чеченской войны территория Чечни, кажется, и не считалась «своей» — это было «у них»: там, у них воровали людей, угоняли скот, это, конечно, безобразие, но это как бы их внутреннее дело. Я уверен, что тогда мы психологически были готовы «отпустить» Чечню, отделиться от нее.

Это изменилось, когда они вторглись в наше пространство — ну, как если бы влезли в вашу квартиру; это всегда переживается не только и не столько как материальный ущерб, сколько как личное оскорбление, как взлом вашей приватной, интимной сферы. Мне кажется, именно так люди восприняли взрывы в российских городах.

И вот тогда вдруг оказалось, что территория Чечни — наша территория, она входит в наше пространство, и значит, бандитизм, торговля людьми, рабство, процветающие на этой территории, нас непосредственно касаются, и мы не можем принять такой способ жизни. То есть теперь мы по крайней мере понимаем, что нам не подходит, что мы категорически отвергаем, с чем мы готовы бороться.

Я совершенно не согласен с тем, что у нас не принимают, отвергают чеченцев как таковых, как народ — этнической фобии здесь нет. Начать с того, что у нас их не умеют выделять среди других кавказцев: никто не отличит чеченца от карачаевца, а знакомство с предъявления паспортов начинается только в милиции.

Пятнадцать лет назад покойный академик Яременко заметил: началось переселение народов на территории СССР, кавказцы вслед за русскими тянутся в южную Россию, и ничего плохого в этом нет. Ростов, кажется, уже перестал быть городом казачье-армянско-еврейским; город приобрел явные кавказские черты. Во многих русских семьях предпочитают зятя-кавказца: крепкий хозяин, не пьет, всегда обеспечена помощь и поддержка его родственников. Дети в таких смешанных семьях говорят почти всегда на одном языке — русском; все «верхние» этажи обеспечены русской культурой, а «низовые», с которыми у нас хуже всего: семьи распадаются, пьянство — в эту сферу кавказцы вносят свои ценности и свой порядок, что для нас сегодня совсем не вредно.

Я не хочу сказать, что как только прекратятся бои, тут же наступит взаимная любовь или хотя бы взаимное понимание. Но я уверен, что в простой будничной повседневной жизни это произойдет гораздо проще и быстрее, чем на уровне идеологии: в жизни, в быту мы нужны друг другу; легко ненавидеть государство или политику этого государства, намного труднее — конкретного хорошо знакомого человека, чеченца или русского — безразлично.

Владимир Ядов

Мы далеки от солидарности, и даже Чечня не может нас «собрать»

Левада и его коллектив обнаружили некую агрессивную или негативную мобилизацию россиян по отношению ко второй чеченской войне. Мне не нравится слово «мобилизация», оно обычно предполагает совместное социальное действие, речь же тут идет о единомыслии, солидарности настроений против внешнего врага — это действительно есть. Такое было с Югославией, сегодня — с Чечней, завтра такие же настроения могут появиться по отношению к Западу. Насколько они умышленно спровоцированы, я не знаю; в этом пусть политологи разбираются. Но если кто-то думает, что такого рода единение может стать основой подлинной солидарности людей, объединит нацию, сплотит ее и станет основой решения множества наших проблем, он ошибается.