Знание-сила, 2000 № 01 (871) - [12]

Что же такое интеграция на самом деле? Вот, например, раньше существовали такие предметные области, как электричество, магнетизм и свет. А впоследствии удалось вскрыть такие внутренние связи между ними, которые показали, что это всего лишь разные грани одного и того же объекта — электромагнитного поля. Так, вместо трех предметных областей появилась единая — электродинамика. Вот это настоящая интеграция в отличие от внешней.

Н. Федотова: — Я вижу, у вас немало новаторских педагогических технологий, не похожих на традиционные. Есть какая-нибудь центральная, представляющая основное ядро «Понарошкина мира»? Что, собственно, придает ему целостность как среде?

Э. Финкельштейн: — Это особая разработанная нами система понятий. Представьте себе, пришел ребенок в первый класс обычной школы и попадает на дорожку, которая называется, допустим, математикой. Сначала ему объясняют просто числа, потом — целые числа, дроби, потом — отрицательные числа и так далее. Словом, он двигается в логике этой дисциплины. Но на другом уроке ему приходится делать скачок на иную дорожку — русский язык, и он начинает двигаться уже по ней. Связи с первой дорожкой никакой, и речь идет о разных вещах, да и слова, и понятия абсолютно разные. А впереди уже третья дорожка — естествознание, четвертая, пятая… Нельзя ли все-таки найти такой язык, на котором он смог бы разговаривать в любой из этих предметных областей с равным успехом?

Вот такой язык нам и удалось найти, обратившись к метапонятиям, с помощью которых можно рассказывать о всех других понятиях. Это как бы первичные понятия, неопределяемые, их можно только показывать на каких-то примерах, и чем раньше мы начинаем это делать, тем для ребенка это естественнее и понятнее.

Н. Федотова: — Сколько же таких метапонятий в вашем новом языке?

Э. Финкельштейн: — Всего-навсего пять: «объекты», или «вещи»; затем «свойства» этих объектов; «действия», меняющие эти свойства; «отношения», которые устанавливаются между объектами; и наконец, «множества», когда речь идет о нескольких объектах.

Н. Федотова: — Неужели этими пятью понятиями можно увязать всю картину нашего огромного, «прекрасного и яростного» мира?

Э. Финкельштейн: — Конечно, нельзя. Это лишь своего рода минимальный словарь, не более того. Но составляющие его слова обладают удивительными свойствами. Прежде всего, они универсальны для всех наук. Усвоить их ребенок может только в ходе эксперимента. Но если ему удастся понять раэницу между вещами и свойствами, свойствами и действиями, действиями и отношениями, это даст ему в руки мощнейший инструмент для исследования мира, для понимания того, как и почему мы разделяем наш единый мир при его исследовании на физику, математику, географию и прочие науки. Более того, ребенок должен иметь возможность сам провести такое деление, причем по разным основаниям — по объектам, по свойствам, по действиям, по отношениям.

Это уже очень много, но далеко не все. Благодаря тому, что за этими словами стоят не отдельные понятия, а взаимосвязанные, которые выражаются друг через друга, у них огромная информационная емкость и колоссальные комбинационные возможности. Это очень облегчает ребенку познание мира. Запомнив минимум информации, но усвоив структуру взаимосвязи между понятиями, он получит такой ее объем, как если бы отдельно запоминал все объекты, свойства, действия и отношения.

Н. Федотова: — В чем же отличие вашего «Понарошкина мира» от других развивающих программ, которых было уже немало?

Э. Финкельштейн: — «Понарошкин мир» — это не столько программа в общепринятом смысле слова, сколько развивающая среда, своего рода биоценоз, где учитель и ученик — равноправные участники учебного процесса: оба учатся, оба влияют друг на друга. В нашей среде ученик может двигаться совершенно свободно в любом направлении, как в логике учебных предметов, так и в логике своего развития — воображения, внимания, памяти… Главное, чтобы среда, представляющая собой сеть таких дорожек, была достаточно густой и богатой. У нас и нет никакой единой жестко фиксированной программы, их множество, и выстраиваются они по ходу действия, причем с участием и учителей, и учеников. А помогает все это осуществить тот самый набор фундаментальных понятий и соответствующие языки.

Н. Федотова: — Эдуард Борисович, мне посчастливилось познакомиться в вашем центре с некоторыми хитроумными и загадочными игрушками, секреты которых я, кстати, так и не разгадала. Но, по-видимому, это лишь малая толика вещного мира вашей развивающей среды. Из чего он вообще состоит?

Э. Финкельштейн: — Прежде всего, зто целые цепочки игр и игрушек, способных привести ребенка к той или иной идее, — конструкторы, учебные приборы. С ними можно работать в любом возрасте, смотря какие вопросы ставить и какие методики использовать.

Простенькая игрушка: пять стальных шариков, подвешенных к каркасу и примыкающих друг к другу. Между прочим, придумана она лет триста назад самим Ньютоном. Обычно в институтах на ней демонстрируют законы сохранения импульса и энергии. А трехлетних малышей она поможет обучить счету и одновременному схватыванию количества. В пять-шесть лет это прекрасное средство для генерирования гипотез; что будет с шариками, если отпустить тот или другой из них, изменить их размер или материал, придерживать каркас, зажать шарик рукой? Дети сами меняют параметры игрушек, пытаются строить гипотезы, проверять их и опровергать. А поскольку возникающие эффекты, как правило, противоречат обычной интуиции, удивленные ребята задают все новые и новые вопросы, дабы докопаться до сути. Чуть позже у них уже начинает складываться интуитивное представление об импульсе и энергии, а через несколько лет это легко переходит в понимание связанных с этим уравнений и в умение решать школьные задачи, но уже абсолютно осмысленно, с прогнозированием и анализом. А в институте можно исследовать те же шарики на предмет наличия или отсутствия дисперсии или рассмотреть условия распространения упругих волн.