Однако и у этой впечатляющей гипотезы почти тотчас обнаружились свои трудности. Буквально через несколько недель после ее опубликования подоспело загадочное открытие Хенка Вишера из Утрехтского университета в Нидерландах. Исследуя споры из отложений пермских времен, Вишер обнаружил, что уже за миллионы лет до наступления триасового периода почти единственным источником этих спор были лишайники и мхи, растущие на мертвых деревьях. Это означало, что за миллионы лет до начала массового пермско-триасового истребления видов поверхность Земли уже покрывали десятки и сотни миллионов мертвых и замшелых древесных стволов и планета была почти полностью лишена всей прочей растительности. Иными словами, вопреки тому, что утверждает Ренне, гибель земной жизни (по крайней мере, растительной) началась задолго до сибирского извержения. Этот факт не согласуется и с теорией Шопфа — Зимберлофа. Поэтому споры вокруг причин пермско-триасовой катастрофы возобновились с прежней силой, и вот тут, на фоне этих споров, на сцену выступили Кнолль и Гроцингер и предложили свое весьма экстравагантное объяснение, свой, так сказать, «третий путь».
Тут я позволю себе немного отвлечься и дать волю собственному воображению. Мысленным взором бывалого экскурсовода я так и вижу, как, ошеломленные зрелищем жуткого побоища, мы стоим посреди мертвой равнины, пересеченной холмами и оврагами, в такой же мертвой тишине, не оживляемой ни птичкой, ни насекомым (до их появления еще десятки миллионов лет), стоим, застыв в позе горестного изумления, склонившись над жалкими остатками биологических видов, переживших великую пермско-триасовую катастрофу.
Поль Ренне обещал нам отыскать ее виновника, но не вполне сумел справиться с задачей, и теперь мы ждем, каков будет диагноз господ Кнолля и Гроцингера —они обещали все объяснить. Мы застыли и ждем. Но вот наконец появляются оба члена уважаемого консилиума и уже издали ободряюще машут руками. На их лицах написано: «Эврика!» Степенно приблизившись к нам, они произносят: «Это было несварение желудка!» И, увидев тупое недоумение на наших лицах, снисходительно начинают объяснять.
Исходным пунктом наших рассуждений, объясняют Кнолль и Гроцингер, послужил тот факт, что в последние годы геологи стали все чаще обнаруживать в осадках поздних пермских времен своеобразные отложения — так называемые неорганические карбонаты. В отличие от карбонатов органических, которые образуются из склеившихся друг с другом и омертвевших микроскопических сине-зеленых водорослей, неорганические карбонаты, как правило, формируются без всякой помощи живых существ, но лишь при том условии, что вода содержит высокую концентрацию карбона, то бишь углерода. Углерод вода может содержать в основном в виде растворенного в ней углекислого газа, и таким образом вся эта цепь рассуждений привела нас к выводу, что в позднюю пермскую эпоху, то есть во времена, близкие к интересующей нас катастрофе, воды земных океанов были насыщены углекислым газом. Как могло такое возникнуть?
Напомним (продолжают Гроцингер и Кнолль), что в то время, то есть 250 миллионов лет назад, все земные континенты представляли собой единый супер континент, а все нынешние земные океаны — единый суперокеан, который вонзался в эту суперсушу узкими и мелководными заливами-мор ям и. Именно эти мелководные и хорошо прогреваемые моря как раз и были заповедниками тогдашней биологической жизни, в том числе фитопланктона. Планктон этот непрестанно высасывал из атмосферы углекислый газ, использовал его для своих биологических потребностей, а, умирая, уносил его с собой на дно океана. Это происходит и в нынешнюю эпоху с той, однако, разницей, что сегодня существует гигантский антарктический ледовый континент, который охлаждает прибрежную воду и заставляет ее опускаться в глубины океана, а согревшуюся из глубин, напротив, подниматься. Это благодетельное действие Антарктики приводит к постепенному перемешиванию океанских вод, но когда этого не было — а в пермский период континентальных льдов не было нигде — океан бы не перемешивался и за миллионы лет его глубины окончательно превратились бы в застойные и зловонные сточные воды, битком набитые мириадами мертвых планктонных частиц с их углекислогазовым содержимым. Не так ли?
Увлекаемые логикой этих рассуждений, мы согласно качаем головой, и приободренные Кнолль и Гроцингер продолжают: таким образом, наш диагноз происшедшего, как мы уже сказали,— острое несварение океанского желудка. Страдающему человеку в таких случаях порой помогает сода. На помощь океану пришел другой механизм. Поскольку углекислый газ, которым планктон накачивал океанские глубины, в свою очередь выкачивался из атмосферы, то последняя постепенно очищалась от этого газа и тем самым освобождалась от его «парникового эффекта». По мере исчезновения такого эффекта климат становился все холоднее и холоднее, пока Земля, наконец, не вступила в очередной ледниковый период. На ней появились континентальные льды, и в какой-то момент охлажденные ими поверхностные воды впервые стали опускаться в глубины суперокеана, а вода из этих глубин начала подниматься к .поверхности. Действие этой конвекции как раз и было подобно действию соды на забитый желудок: океан издал раблезиански чудовищную отрыжку, вместе с которой исторг наружу накопившийся в нем за миллионы лет углекислый запах мертвого планктона. Океану стало легче, но для земной жизни это имело трагические последствия.
