Знамя на холме - [10]

Начальник штаба замолчал и положил на стол карандаш. Потом, как бы спохватившись, взял его и проговорил:

— Артподготовку начинаем в одиннадцать тридцать. В одиннадцать сорок пять поднимается пехота. Точнее говоря — должна подняться.

Веснин кончил и стал собирать бумаги. «Что ему так не нравится?» подумал полковник и неожиданно понял то, что происходило с начальником штаба. Веснин утратил надежду на успех. Он злился, потому что не верил больше в целесообразность приемов и средств, которые накануне рекомендовал. Его одолевали сомнения, хотя сказать о них он не решался.

Полковник перевел взгляд на начальника подива. Машков сидел, откинувшись на спинку стула, уставившись в карту невидящими розовыми, как у кролика, глазами. «Как они оба устали!», подумал полковник, и это не пробудило в нем тревоги. Он сам был утомлен настолько, что впечатления окружающего мира как бы скользили по поверхности сознания, не проникая глубоко.

Даже донесение Беляевой почти не взволновало полковника, хотя он правильно понял положение блокированного батальона. Оно было критическим, пока дивизия атаковала, и становилось безнадежным в случае неудачи сегодняшнего боя. Расспрашивая разведчицу, комдив направлял беседу так, чтобы у Беляевой и у Других не ослабела вера в конечный успех. Но делал это почти автоматически, не заблуждаясь относительно истинного положения дел. Лишь стремительное продвижение главных сил дивизии — Богданов знал это — могло спасти от гибели ее авангард.

Веснин вскочил, прошел к телефонистам и вскоре вернулся. Комдив и начальник подива все так же молча сидели за столом. Подполковник опустился на кушетку.

— Потерялся Белозуб, — доложил Веснин.

Он снова встал и, пройдя по комнате, наклонился к окошку, словно хотел что-то рассмотреть за толстым слоем порозовевшего льда.

Вошел Синицын и поставил на стол большой самовар. Медные, кое-где помятые бока были начищены до блеска. Струйка пара торопливо уносилась из отверстия в крышке.

«Самовар!» проговорил про себя полковник. Он удивился, как будто видел самовар впервые. Но за эти дни Богданов позабыл о существовании многих вещей, ранее любимых или привычных, а теперь оказавшихся ненужными.

— Откуда это? — громко спросил Веснин.

— Хозяин дал, товарищ подполковник.

— Степан? — спросил комдив.

— Он самый… Как немцы подходили, мать-покойница все вещи, получше которые, на огороде спрятала. Он яму раскопал и оттуда имущество носит — кому одеяло, кому фуфайку… Сегодня самовар приволок.

Синицын усмехнулся, отчего густые светлые усы его разошлись в стороны.

— Зачем же берут? — спросил комдив.

— Так ведь по доброй воле, товарищ полковник.

Солдат поставил стаканы из грубого зеленого стекла и подал колотый сахар в вазочке. Машков первый налил себе чаю и, грея на стакане руки, обжигаясь, пил.

— Не припомню, когда я за самоваром сидел, — сказал Богданов.

Он тоже налил себе стакан, хотя чаю ему не хотелось, и помешивал ложечкой сахар.

— Жена моя утверждает, что чай из самовара вкуснее. — заметил Веснин.

— А что вы думаете, правильно, — сказал Машков.

— У вас большая семья, Александр Аркадьевич? — спросил Богданов.

— Двое мальчиков, матушка, сестра, — ответил начальник штаба, подумав о том, что он уже говорил об этом полковнику.

— Фиалка… Фиалка… Фиалка… — доносился из-за дверей голос телефониста.

— У моих родителей из самовара только по воскресеньям пили, когда вся семья собиралась, — сказал Богданов.

— Да… Вы ведь холостяк, кажется? — спросил Машков.

Они разговаривали так не потому, что их действительно занимали воспоминания. Все трое думали в этот час о другом. Но обстановка мирного чаепития навязала им характер беседы.

Она вскоре оборвалась, потому что одно за другим начали поступать сведения о Белозубе. Первым явился его связной с донесением, потом офицер, посланный Весниным, и наконец позвонил сам Белозуб. Подходя к аппарату, полковник уже знал все. Командир тринадцатого полка оставил свой рубеж на скате безыменной высоты и отошел на первоначальные позиции. Его КП находился теперь на хуторе, в полутора километрах от КП дивизии. И не вступая по телефону в объяснения, Богданов приказал Белозубу явиться в штадив, передав командование полком майору Потапову. Положив трубку, Богданов вернулся к столу. Он был все еще озадачен — не столько самим фактом отступления, сколько тем, что отступление начал командир тринадцатого.

Богданов машинально отпил из стакана и медленно опустил его на стол. Впервые за все эти дни он подумал о том, что дивизии не прорвать немецких линий. Как ни тяжелы были бои последней недели, мысль об этом никогда не возникала в такой определенной форме. Некоторое время Богданов сидел, не разговаривая, как бы осваиваясь с новым положением. Потом потребовал карту и вместе с Весниным снова молча рассматривал ее. Дверь быстро открылась, и в комнату, не постучавшись, вошел Белозуб. Бывший командир тринадцатого был в валенках и в полушубке, запорошенном снегом. На румяном лице светились темные глаза.

Богданов поднял лицо от карты и внимательно посмотрел на майора.

— Сейчас доложу, товарищ полковник, — тихо сказал Белозуб. Он снял шапку, и светлые свалявшиеся волосы упали ему на лоб.