Знамя любви - [64]

Разбудил ее пронизывающий до мозга костей ветер. Окоченевшая Казя вскочила на ноги, стараясь согреться, с громким криком била ногой об ногу и хлопала руками по бокам, пока, обессилев, не упала на колени и не стала молиться, подняв лицо навстречу снежным вихрям.

Она просила Бога даровать ей силы для жизни... или для смерти. Снег слепил глаза, ветер, казалось, издевался над ней, подхватывая и повторяя ее молитву в своих завываниях. «Прошу тебя, о Боже, не оставь меня в беде! Не покидай меня!»

Лошадь первой услышала посторонние звуки, с тревожным ржанием подняла голову, беспокойно задвигалась.

Тут и до Кази затихающий ветер донес отдаленный лай гончих, идущих по следу.

Граф Лев Бубин охотился. Охота шла на человека. Из всех земных тварей, которых с такой жестокостью и таким искусством умел выслеживать граф, более всего удовольствия ему доставляло преследование людей.

– Снег пошел! – радостно воскликнул он. – Теперь этому жалкому скоту крышка!

– Да уж, далеко он не уйдет, ваше превосходительсто, – угодливо поддакнули сопровождающие его два егеря.

– Тсс, слушайте! – граф поднял кнут и ткнул в сторону просматривающегося сквозь медленно падающий снег холмика. – Они взяли след! Видите? Во-о-он мчатся!

Вдали показалась свора, взлетающая вверх по холму. Собаки перевалили за его гребень, лай стал громче, чувствовалось, что они выкладываются вовсю.

Граф Бубин сильно пришпорил коня и галопом понесся следом за гончими.

Достигнув вершин возвышенности, он увидел, что они с воем сгрудились на берегу пруда. Лишь одна, а может, две отважились кинуться в воду и поплыть к темной фигуре, неподвижно стоявшей по пояс в воде. Остальные бегали по ее краю, оглашая окрестности лаем и визгом.

– Ага, попался!

Приблизившись вплотную к пруду, граф Бубин начал натравливать собак.

– Ату его! Хватай его, кусай! – надрывался он, изрытая ругательства и проклятия, но гончие не решались плыть дальше в ледяной воде.

– К дьяволу, если вы боитесь, я сам пойду! – И он, стегнув лошадь, заставил ее вступить в воду, а сам вытащил из седельной сумки пистолет.

Казя откинула капюшон с головы и, держа наготове нож для удара, окинула взглядом приближающегося всадника. Плохо сидит в седле, вяло подумала она, вглядываясь в удивленное лицо возвышающегося над ней человека. И подбородок весь в пятнах.

– Да, но ты не Аким! – сердито воскликнул он и спрятал пистолет.

– Нет, – еле выговорила Казя сквозь стучащие от холода зубы. – Н-н-нет, я не Аким.

Перед графом Бубиным несомненно стояла женщина, с загорелым лицом, в полосах грязи, с запекшейся кровью по углам широкого рта. Глаза ее глядели устало, из-под капюшона выбивались черные волосы. Помыть бы ее, шевельнулось где-то в глубине сознания графа. Да, да, помыть бы!

– Ты кто такая? Что здесь делаешь? Или не знаешь, что эта земля принадлежит Бубину?

– Обязательно отвечать на вопросы, стоя по пояс в воде? – Уже громче поинтересовалась Казя – отчаяние придало ей силы.

– А почему ты как-то странно говоришь по-русски? – он жестом приказал ей идти к берегу.

– Она говорит с казацким выговором, – пояснил один из егерей.

– Ты, значит, казачка? – Близко посаженные глазки Бубина медленно пошарили по ее фигуре. С ее одежды капала вода. – Нет, – улыбнулся он недоброй улыбкой, обнажив впереди два гнилых клыка, – нет, ты не казачка. Ты холопка. Беглая холопка.

– Да, да, ваше превосходительство, – с готовностью подхватили егеря. – Она холопка. Холопка в бегах, вроде нашего Акима.

– Разве холоп может ездить верхом так, как ездят только господа? – спросила Казя. Нижняя часть ее тела промокла насквозь, исключение составляли лишь ноги, скованные ледяным панцирем.

– Если украдет лошадь, то может.

Граф Бубин говорил высоким, чуть ли не женским голосом.

– Что же с ней делать, а? – Он стукнул кнутом по высокому сапогу для верховой езды. – Отдать собакам на растерзание? Или бросить обратно в воду? – Казя рассмотрела, что у графа узкое лицо с тяжелой челюстью, тонкий заостренный нос. Волосы его скрывала роскошная шапка из черно-бурой лисы, под стать ей была и тяжелая соболиная шуба.

– Ради Бога, – взмолилась слабым голосом Казя, – дайте поесть. Уж и не помню, когда я ела в последний Раз. Я...

– Садись на лошадь, холопка. Поедешь со мной, – он нагнулся и слегка хлестнул ее по плечам кнутом. – Приедем в Юрск, там решим, что с тобой делать. – Внезапно его холодные глаза сверкнули. – Неплохую рыбку я вытащил из пруда, а? – Егеря льстиво хихикнули.

Первый час они ехали медленно – задерживала охромевшая лошадь. Бубин поглядывал на Казю и улыбался своим мыслям, а иногда начинал свистеть, нещадно фальшивя. Позади егеря отпускали грубые шуточки, а собаки разбегались по сторонам и то вспугивали куропатку, то поднимали на воздух неуклюжую дрофу. Казю трясло в седле, словно в приступе малярии, усиливающийся жар туманил сознание и застил глаза. Один раз она покачнулась так сильно, что от падения ее удержала только рука молодого человека. Она так и осталась лежать на ее предплечье, и пальцы Бубина бесцеремонно прощупывали его.

– Слезай! – приказал он. – Твоя кляча задерживает нас! Так мы не доберемся до Юрска засветло. – Казя обвисла в седле мешком, но не двинулась с места. – Слезай! Кому говорят!