Знамя - [3]
«Высший принцип», собравшийся диктовать и застывший в нелепой позе с поднятым пальцем, теперь энергично запротестовал:
— Господин директор, мы как раз приступаем к латинскому переводу… а посему, согласно высшему принципу, отсутствие именно этих учеников…
Три семиклассника в растерянности поднялись, шурша листами тетрадей. Они оглянулись на товарищей, словно пытаясь прочесть на их лицах свою судьбу, и все трое одновременно вспомнили вчерашние споры на речном пляже.
Рышанек, самый неугомонный остряк в классе, бросил тихо:
— Так, значит, какая-то новая каверза!
Директору стало невыносимо дальнейшее пребывание в классе. Он быстро вышел в коридор. Но «Высший принцип» не мог стерпеть, что именно эти три лучших ученика, чьих латинских работ он ждал с каким-то детским нетерпеливым любопытством, не будут присутствовать на уроке, и он побежал за директором, взволнованно жестикулируя.
В эту минуту семиклассники Гавелка, Моучка и Рышанек поняли свою судьбу. В полуоткрытую дверь они увидели, что в коридоре у большого светлого окна стоят три человека: в кожаных серо-зеленых куртках. Моучка оглянулся на класс, пытливо окинул его взглядом, словно не выучил урока и теперь просил товарищей подсказать ему ответ на страшный вопрос. На лбу у него выступили капельки пота. Франта Гавелка, сидевший на первой скамейке, еще раз подбежал к своему месту, испуганно, почти машинально, закрыл крышкой чернильницу и присоединился к Рышанеку, который выходил из класса не оглядываясь, не прощаясь.
Когда дверь за ними захлопнулась, все оставшиеся семиклассники содрогнулись от ужаса. Ведь это был июнь 1942 года[1]…
«Высший принцип» вернулся в класс через пять минут. Ноги у него подкашивались, он едва доплелся до кафедры, опустился на стул, стиснул свой огромный выпуклый лоб костлявыми пальцами и каким-то не своим, по-детски жалобным голосом тихо простонал:
— Неслыханно… Неслыханно!
Потом собрался с силами, поднял глаза на свой класс и, леденея от страшного предчувствия, заикаясь, хрипло выговорил:
— Ваши… ваши… одноклассники… арестованы… Какая нелепость! Какое дикое недоразумение… Мои… ученики…
В семь часов вечера радио на улицах сообщило имена тех, кто в этот день был расстрелян за то, что одобрил покушение на Гейдриха: Франтишек Гавелка, Карел Моучка, Властимил Рышанек.
Молча, не в силах выговорить хоть слово, собирались учителя с семи часов утра в учительской. Лучи июньского солнца падали на стол, пылинки золотились в потоках света. Двадцать человек, ошеломленные ужасом, бродили в ярком свете, словно в непроглядной тьме. Приход каждого нового человека увеличивал чувство бессилия. Учитель чешского языка Кальтнер, черноволосый малый мрачной наружности, писавший патриотические вирши к празднествам двадцать восьмого октября[2], прохаживался между окнами, заслоняя солнечный свет. Неожиданно он остановился спиной к окну, стиснул руками спинку стула, словно ища опоры для мысли, созревшей под его низким лбом, и, невидимый в лучах утреннего солнца, обливавших его со всех сторон и слепивших глаза своим нестерпимым блеском, начал истерически кричать:
— Вот вам ваша масариковщина! Нас всех перестреляют! Как в Таборе!
Директор школы слабо застонал, превозмогая сердечный припадок. Остальные молчали. У них перехватило дыхание, словно все уже были обречены. Только учитель истории, толстогубый тихоня, нашел в себе решимость для выступления. Он вынул из портфеля вчетверо сложенный листок бумаги, положил его на стол и вкрадчивым голосом, заученную слащавость которого не мог изгнать даже страх, предложил:
— Господа коллеги, я считаю необходимым немедленно послать изъявление нашей искренней преданности господину государственному секретарю и господину министру Моравцу[3]. Я позволил себе набросать проект…
В жуткой тишине он прочитал двадцать строк, полных подлости и низкопоклонства. Потом отвинтил вечное перо и услужливо подсунул бумагу для подписи старейшему члену учительского коллектива. Учитель закона божия, семидесятилетний старец, всю свою жизнь прослуживший богу, взял трясущимися руками бумагу и прочел вслух текст с начала до конца, скандируя каждый слог. Окончив, он положил бумагу на стол.
— Я старый человек. На склоне лет мне не пристало лгать…
И было решено не собирать подписей под документом, а обратиться к ученикам седьмого класса, осудить безнравственный поступок их товарищей и запротоколировать это заявление в классном журнале.
— Но ради бога, кто же должен это сделать?
Учителя чешского языка и истории в один голос сказали:
— Конечно, классный наставник!
Все облегченно вздохнули, когда это бремя спало с их плеч. «Высший принцип» молча, сосредоточенно рассматривал суставы своих стиснутых пальцев. Он был классным наставником седьмого класса.
Казалось, за дверью с цифрой «VII» было пусто.
Где непрестанное жужжание пчелиного роя, еще вчера гудевшего здесь, как в улье? «Высший принцип» открывает двери своего класса. Но юноши, встающие со школьных парт навстречу ему, уже совсем не те, что были вчера. Он с трудом различает их только по силуэтам, по обычным местам на партах, прочно утвердившимся в его памяти. Каждый из них за эту ночь мысленно переплыл Ахерон, провожая тех троих, чьи места опустели.
В марте 1939 года при поддержке империалистических кругов Англии, Франции и фашистской Италии территория Чехословакии была оккупирована гитлеровскими войсками. Целых шесть лет страдали народы Чехословакии от фашистского угнетения. Тысячи ее верных сынов и дочерей участвовали в подпольной борьбе с оккупантами. Трудящиеся всех стран хранят светлую память о Юлиусе Фучике и других славных героях, отдавших свою жизнь в борьбе с фашизмом.Воодушевленные радостными известиями о наступлении советских войск, 5 мая 1945 года трудящиеся Праги восстали с оружием в руках.
Серия рассказов о героической борьбе чешского народа против оккупантов. Ряд рассказов этого сборника был экранизирован.
Без аннотации. В основу романа „Целебный яд“ легли действительные приключения естествоиспытателя Карла Хасскарла, одного из тех, кто рисковал своей жизнью, чтобы дать людям благодатные дары хинного дерева.
Повесть о древнем Полесье, его жителях и их князе и княгине, о войне и мире, добре и зле, о чести и доблести о любви и верности, об истинной плате добром за добро.
С чем в истории может сравниться привлекательный по своей внутренней красоте образ женщины — «кающейся дворянки» ...которая вместе с дворянской одеждой сбрасывала с себя все привилегии «белой кости», чтобы слиться с народом и уплатить ему хоть частицу долгов своего класса.Александра Коллонтай.Об Александре Михайловне Коллонтай — пламенной революционерке, первой женщине-дипломате написаны десятки книг, сотни статей, снят художественный фильм. Леонид Ицелев изучил стиль художественных произведений самой А.
«Екатериною восторгались, как мы восторгаемся артистом, открывающим и вызывающим самим нам дотоле неведомые силы и ощущения; она нравилась потому, что через неё стали нравиться самим себе».В.О. Ключевский «Императрица Екатерина II»Новый роман молодого современного писателя Константина Новикова рассказывает о детских и юношеских годах Ангальт-Цербстской принцессы Софии-Фредерики, будущей российской императрицы Екатерины II.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После окончания Литературного института Рунин писал критические статьи для Нового мира и Литературной газеты. Когда началась война — ушел в ополчение вместе со многими московскими литераторами. Об этом — его повесть Писательская рота. Чудом уцелев в 1941-м, Борис Рунин вырвался из окружения и прошел всю войну корреспондентом газеты Северо-Западного фронта. Борис Рунин: "Каждый раз, бывая в Центральном доме литераторов, я невольно задерживаюсь у мемориальной доски с восемьюдесятью фамилиями московских писателей, павших смертью храбрых на войне.