Знамя, 2008 № 08 - [85]

И цветы на салфетках, и подушки вышитые, и елка, дивно пахнущая мандаринами, и под потолком, словно волшебник развешивающий золотые и серебряные фигурки, отец в колпаке Звездочета (их вырезали из блестящей бумаги вчера вечером, а потом долго склеивали на руках остались липкие дорожки: как нравится Аде сдирать их с пальцев!). А на столе: кекс, яблоки с корицей; а на кухне: какао, шоколад и что-то еще, что-то еще белое, душистое, вкусноты необыкновенной в молоке сладком Можно? но вот часы бьют наконец двенадцать, и уж из радио прилежно лает рожденный лаять. Но родители будто не замечают его, заглушая зычное Счастье в труде, товарищи! музыкой, которую Ада едва ли забудет: их душераздирающее танго не раз приснится девочке, неловко снимающей с пахучей елки Щелкунчика, который, словно в сказке, уже слышите? оживает и говорит ей: Щелкунчик, пожалуйста: авторская кукла рождественской коллекции не сломан ли? Дама в шали называет цену, и Аделаида Вигдоровна вновь обнаруживает себя в одном из блошиных павильонов, вертящую в руках игрушку-мечту. Не зная, что делать (уж очень не хочется выглядеть дурой), она поспешно расплачивается и достает из кармашка сложенный вчетверо лист, на котором не забыть подглядеть заветный адресок: так спокойнее. Неужели придет время, когда она действительно все забудет?

Злые, злые, злые слезы капали: и потирал лапки Мышиный Король, и хохотала Суламифь, вот и весь пост-, сорри, -модерн.

Вытирая пыль с астролябии, Аделаида Вигдоровна в тысячный раз мечтает выйти через дверь, что пробьют в восточной стене сказочки про аль-Бируни успокаивают, веки смежаются. Ей снится некое королевство возможно, шахматное, где разрешено это: Боли, потеря интереса к жизни и стремление умереть достойным образом главные мотивы пациентов, обращающихся к нам с просьбой об эвтаназии, говорит Королева, подписывающая кончиком крылышка какие-то документы: причем говорит именно ей, Аделаиде, и сердце у последней ходит ходуном: Значит, Ваше Величество, Вы Вы можете содействовать мне в получении визы? Нет, дорогая, ты не понимаешь. Осуществление прекращения жизни медицинскими средствами по просьбе пациента и оказание помощи при самоубийстве возможно лишь в случае наличия доверительных отношений между больным и доктором. Принимающий решение об эвтаназии должен быть твоим лечащим врачом: он должен хорошо очень хорошо! тебя знать. Но нет ли исключений из правил, Ваше Величество? И почему Дорогая, ты задаешь глупые вопросы. А знать он должен тебя, разумеется, для того, чтобы сделать заключение. Какое заключение, Ваше Величество? Как вы, русские, недальновидны, даже если и евреи! Заключение о том, действительно ли твоя просьба об эвтаназии представляет собой твое свободное волеизъявление, глубоко ли продумана и действительно ли речь идет о твоих неизлечимых болезнях и невыносимых страданиях. Но, Ваше Величество, я страдаю, я страдаю невыносимо! А что будет дальше? Моя просьба глубоко продуманна я лишь хочу отложить ее на некий неопределенный срок Срок, через который Одним словом, если человека вовремя не избавить от существования Простите мое волнение Еще несколько лет или год? полгода? и я превращусь превращусь в овощ Хм, неужели ты думаешь, будто наше Королевство будет заниматься еще и импортными овощами? Нам хватает импортных шлюх! Нет-нет, только эвтоподданные. И не надейся, голубушка; прощай же да помни: есть масса способов, не выезжая из своей у-у-у-дивительной страны она улетела, в общем, а Аделаида Вигдоровна, задремавшая в кресле, вздрогнула и проснулась. Рядом, на туалетном столике, лежал томик запрещенного когда-то Набокова (и прочитанного ею, как следствие, много позже, чем нужно, но все же прочитанного, о, чудо), а также Нервные и психические болезни Бортникова и Зубахиной (издание, разумеется, переработанное и дополненное). С Набоковым уже было как будто б все ясно, и все же не перечитывать его Аделаида Вигдоровна не могла, раз отравившись. Больше всего любила она Лужина да Соглядатая (в Смурове узнавая себя, и не напрасно); нередко перечитывала Другие берега и особенно берлинские рассказы, в которых изредка просвечивал темноаллейный Иван.

Маленький шедевр Музыка был сплошь в карандашных птичках (отмечалось, как ловко жонглирует В.Н. ее настроениями, переключая их, будто клавесинные регистры) например, здесь. Или вот здесь пролетела. Или над этим местом. Да-да вырвалось у Аделаиды Вигдоровны. Да-а

А там, внутри то ли воздуха, то ли вздоха, уже Блестели мокрые скалы. Однажды видели, как рыбаки несли утопленника, из-под одеяла торчали удивленные босые ступни. По вечерам она варила какао, или: Разойдемся на время. Так дальше нельзя. Влетела маленькая дочка соседей, показать котенка, остальных утопили. Аделаида Вигдоровна закрыла книгу и, нахмурившись, крепко помянула адски словоохотливую цирюльнершу, с регулярностью придания ее прическе формы методично утомлявшую подробностями желудочно-генитального своего существования (именуемого, конечно, насыщенной, полноценной жизнью), как-то: рецепты, рассада, мущинка, etc. Однажды, во время всей этой трескотни, Веруня и проговорилась (речь зашла о слепых котятах): А что же малыши? Вы раздали уже? поинтересовалась Аделаида Вигдоровна. Закопали. На даче, выпалила Веруня, замолчав, впрочем, лишь на миг; Аделаида Вигдоровна чудом не стряхнула с головы смышленые ее ручки, а на улице долго не могла успокоиться.