Знамя, 2008 № 08 - [83]
Аделаида Вигдоровна усмехнулась: раньше Мёдом ее грудь мазнули в прошлом веке; в том же, впрочем, и слизнули. Что толку? Глухое, изматывающее своей сухостью, ничто. Стрекозка в кислоте, подумала она, нехотя отходя от астролябии: чудная вещица, роскошная ненужность, предмет гордости и зависти, щедрый подарок того, кого когда-то не стоило б (а кого стоило б?). Круг, испещренный названиями звезд и зодиакальными знаками с насаженными на него крутящимися дисками магический инструмент, играть на котором она так и не научилась. До гусиных лапок и не научилась!..
А первые прилетели в тридцать (она точно помнит), когда тончайшая г-жа Ниточка примостилась скромно, будто оправдываясь: Да я на минуточку!, на лбу, да так там и осталась в вечных приживалках не выпроводить. Каждый сезон стучалась новая г-жа; у каждой был свой говорок, походка, разрез глаз. Кто-то пел, кто-то плакал, кто-то читал или же смотрел бестолково в окно, а кто и жульничал, тщетно пытаясь заполучить маску: но эти-то штучки наперечет, даром что брюссельские! Однако она как будто и не боялась ничего: благородная седина, черти в глазах (опыт, опыт, очень острый, единственно нужный и никчемный одновременно), именно он-то и
Но тут вынужденная заминка, простим великодушно даму Аделаида Вигдоровна запнулась (Альцгеймер! кисть плотно прижата к виску) и улыбнулась зеркалу, странно-деловито обнажая симпатичный фарфор: Hi, my dear!. Так, несколько фамильярно, приветствовала она свое отражение каждое утро. Так шла к детям, коих без малого тридцать лет и три года потчевала историей мировой музыкальной культуры (жутковатое ИММК там, в расписании, на грязно-белом, не слишком ровно разлинованном, коридорном ватмане) и анализом форм. И если первое вне аббревиатуры, разумеется, было, коли разделить на десять, ее коньком, этакой серебряной струной, то второе навешивала на себя Аделаида Вигдоровна без особого удовольствия, по привычке к нагрузке да причине ощутимой прибавки к трехгрошовой подачке, именуемой змеящимся пенсия: наступи на слово и нет тебя.
В тот день она должна была рассказать детям так Аделаида Вигдоровна называла студентов о баховской символике: разумеется, процитировать и выученные едва ль не наизусть избранные письма Яворского, посланные им на Юго-Западный фронт Протопопову: а ведь 1917-й, до Иоганна Себастьяна ли, в самом деле?.. Но к черту десятилетия запрещенных мессиджей, о которых, увы-увы, не понаслышке к черту: быстрые восходящие и нисходящие движения выражали полет ангелов, основываясь на словах Нового Завета, когда в рождественскую ночь пастухи увидели реющих с неба на землю и обратно ангелов в сиянии>2 . К черту: а ровные хроматизмы по пять-семь звуков что вверх, что вниз едино: боль, боль. Свежевыжатая. Колюще-режущая. Неиссякаемая. Однако не о себе ль?..
Тпрр-ру. Сегодня она расскажет им о дешифровке нотного текста: тпрр-у-у, первый курс, зелень Что они понимают? Что хотят узнать? Хотят ли? Сможет ли она, черт дери, до-сту-чать-ся?.. В ее-то годы, с ее-то стажем, об этом обычно никто не думает, все идет на автомате однако Аделаида Вигдоровна не любит подобных очередей. А последовательность хоральных цитат с сопутствующими символами позволяет говорить о прочтении так называемой программы этого контрапункта именно как ощущения близкого конца растекается ее низкий голос по аудитории (где все больше острые плечики да стриженые затылки; Лекция для струнников счастье: элитные дети, разве сравнишь с народниками… параллельный ход мыслей давно не мешает). Яворский писал, что все мотивы, бывшие тогда в ходу, имели предельно четкий смысл. Вот, например, символ Креста. Она подходит к старому Стенвею (Чайковский над ним в тот день особенно грустен): до-диез, си-диез, ми, ре-диез. В обращенном виде этот символ распятия будет переведен как искупление через свершившуюся крестную муку Кто-нибудь читал Библию? Хотя бы для общего развития?.. поднимаются четыре неуверенные руки; Аделаида Вигдоровна нажимает на кнопку Play. Откройте, пожалуйста, второй том ХТК. Прелюдия b-moll, вторая мелодия Aus tiefer Not schrei ich zu dir>3 .
Из бездны бед
, все верно… Она и сама здесь когда-то училась: сейчас памятник истории и архитектуры, плохо, очень плохо охраняется государством: штукатурка сыплется, оконные рамы подгнивают, полы… Настройщик редкий, исчезающий вид: злую половину роялей пора в печь. А вон на том стуле, венском, она наверняка сидела в так называемом девичестве: и кто так назвал, кто умудрился опять народ? Что такое девичество? Одноразовая честь, не сбереженная где хранить подобные сбережения? смолоду, вторично не пригодилась, как и то шелковое платье (черное, крупным белым горохом): он, профессор скрипки, Ее Профессор Какая безнадежность и какое счастье! Камерный класс. Разрешенные Бах, Вивальди, Корелли. Запрещенные Сати и Хиндемит на даче, где: треск поленьев в камине, толстенный Сервантес на полу (Дон Кихот, великолепные иллюстрации), и такая даль за окном, что хоть уревись: Нет, не просите на ты, и губы до крови; в восемнадцать многим сердечкам далеко до кондома б.у. Я не могу развестись: это равносильно уходу из консерватории Девочка, талантливая девочка А как член этой самой партии… К черту! Ты будешь играть Будешь играть блестяще Должна! Да ты и так если только не остановишься, если не перестанешь работать А хочешь он неуверенно огляделся, став вмиг похожим на воскресного papa, подыскивающего киндеру дорогую игрушку, а через мгновение остановил взгляд на антикварной астролябии. Хочешь это?
