Знаменья судьбы - [9]

3

Гнев и скорбь сжали мой мир железным кольцом. Казалось, они стерли мою память о более счастливых временах, о друзьях, которых я любил, о странах, в которых мне довелось побывать, о возможностях, что открывались передо мной. От потрясения и внезапно нахлынувшего горького чувства, я потерял способность смотреть на мир объективно, судить обо всем, учитывая разные точки зрения. Сам того не желая, я отказался от широчайшего диапазона выбора, который нам предоставляет жизнь, и таким образом сузил и свою собственную свободу Воли. Мне моя апатия была не по душе. Но я перешел какой-то допустимый предел и не мог больше взять ее под контроль, так как у меня возникало противное чувство, будто я делаю уступку детерминизму, и это меня крайне раздражало. Все что несло в себе некую злостную цикличность маятниковой дуги. Раздражение, едва возникшее, тут же начинало подпитывать первоначальные переживания, и я вступал в фазу бесконечного самовозбуждения, как колебательный контур. Есть два способа выйти из такой ситуации. Простейший — это атака в лоб, чтобы в один миг устранить причину. И более сложный, который обладает философской природой. Заключается он в том, чтобы уйти в тень, будто бы уступить, а тем временем вернуть контроль над собой и своими чувствами. Предпочтительней именно этот сложный путь — атака в лоб легко может закончиться сломанной шеей. Я припарковал машину на первом попавшемся свободном участке, открыл окно, раскурил свою любимую трубку. И поклялся, что не сдвинусь с места, пока не остыну окончательно. Я всегда слишком сильно на все реагирую. Похоже, что это фамильное. Но мне не хотелось поступить так, как поступали другие. Ведь это им самим причиняло массу хлопот. Такая «все-или-ничего» реакция может быть и оправдывает себя, если вам всегда и во всем везет, но на этом пути можно ждать и трагедий, если против вас выступает что-то необычное. А сейчас, кажется, есть основания подозревать именно такой случай. Следовательно, я был просто болван и дурак, и я повторял себе это до тех пор, пока не поверил. Потом я прислушался к своему более спокойному «я», и оно согласилось, что я в самом деле дурак — потому что не понимал собственных чувств, когда еще не было поздно и можно было что-то поправить, потому что выдал свои возможности и власть, а потом отрицал ответственность за последствия, потому что за все эти годы не разгадал особой природы врага и потому что даже сейчас упрощал грозящую опасность. Нет, схватить Виктора за горло и попробовать выколотить из него правду — едва ли бы это дало что-нибудь. Я принял решение двигаться вперед осторожно, на каждом шагу заботясь о прикрытии. Жизнь — сложная вещь, сказал я себе. Сиди тихо, собирай информацию, размышляй. Я медленно выпустил на волю накопившееся внутри напряжение. И мой мир, так же медленно, снова вырос, расширился и внутри него я обнаружил вероятность того, что «Н» действительно знал меня, хорошо знал и мог в самом деле подстроить события так, что я отброшу сомнения, перестану думать, анализировать и поддамся мгновенному чувству. Нет, я не стану, как остальные… Я еще довольно долго сидел и раздумывал, потом вновь завел машину и медленно вырулил на дорогу.

Это было мрачное четырехэтажное здание из кирпича. Оно стояло на углу. Несколько нанесенных из распылителя нецензурных ругательств темнели на стене со стороны улочки и заднего двора. Эти надписи, несколько разбитых окон и пожарную лестницу я заметил, пока шел вдоль фасада здания. «Склады Брута» — прочитал я надпись в подъезде. На улице как раз начался небольшой дождик. В подъезде воняло мочой, на пыльном подоконнике валялась пустая бутылка из-под виски «Джек Даниэльс», на облезлой стене висело два почтовых ящика. На одном была эта самая надпись. «Склады Брута», на другом — две буквы: «В» и «М». Оба ящика были пусты. Я ступил на лестницу, ожидая, что ступени затрещат. Но они даже не скрипнули. На втором этаже в коридор выходили четыре двери без ручек. Все они были закрыты. Сквозь матовые стекла в верхней части дверей в глубине комнат можно было рассмотреть что-то вроде картонных ящиков. Было совершенно тихо. Я спугнул черного кота, дремавшего на ступеньках следующего пролета. Он выгнул спину, показал мне свои мелкие острые зубы, зашипел и умчался наверх. На третьем этаже в коридор тоже выходили четыре двери. Три явно давно не открывались, четвертая была до блеска выкрашена черным шеллаком. На ней была привинчена медная табличка с надписью «Мелман». Я постучал. Ответа не последовало. Я вновь постучал. Результат был тот же. Изнутри не доносилось никаких звуков. Вероятно, это была его жилая квартира, а мастерская находилась на четвертом этаже, где можно было устроить стеклянный потолок. Поэтому я принялся взбираться по последнему пролету. Добравшись до верхнего этажа, я заметил, что одна из четырех дверей слегка приоткрыта. Я остановился и прислушался. Изнутри доносились шорохи — там кто-то был. Я громко постучал и услышал, как человек в комнате шумно вздохнул. Я толкнул дверь и увидел его. Он стоял ко мне лицом примерно в двадцати футах от меня, в свете большого потолочного окна. Высокий, широкоплечий, с темными глазами и черной бородкой. В левой руке он держал кисть, в правой палитру. На нем были джинсы, спортивная майка и испачканный красками фартук. Полотно на мольберте изображало что-то вроде мадонны с младенцем. Набросок. В мастерской было много других полотен в подрамниках, но все они стояли лицевой стороной к стене или были накрыты тканью.