Знаменитый газонокосильщик - [20]

— Ну и сколько страниц этого своего великого романа ты уже написал? — спрашивает он. — Я имею в виду количество реально написанных страниц.

— Не считая примечаний?

— Не считая твоих долбаных примечаний!

— Три, — отвечаю я. — Но дело в том, что я уже некоторое время не пишу, потому что у меня наступил творческий кризис и…

— Три! — Он разражается злобным хохотом. — Тогда давай будем говорить начистоту. Значит, я весь последний год работаю по пятнадцать часов в день, рву себе жилы, а ты за это время написал три страницы. — Он снова разражается смехом, качает головой и делает большой глоток из своего стакана. — И насколько хороши эти три страницы?

— Нормальные.

— Значит, нормальные страницы, — с саркастическим видом повторяет он.

— Ну, первая вообще замечательная, да и вторая неплоха. К тому же я полностью разработал сюжетную линию, и у меня возникла куча идей. Именно поэтому я и сделал передышку, чтобы они отстоялись.

— Идеи рождаются у всех. Меня интересует реальный результат работы. Я хочу понять, насколько я оказался глуп. Просвети меня. За то время, которого мне хватило на то, чтобы реорганизовать студию, перераспределить многомиллионный бюджет и спродюсировать три документальных сериала, один из которых посвящен истории демократии в Западном мире, ты написал одну «замечательную» страницу. Причем замечательна она пока только с твоей точки зрения.

— Я писал ее не весь год. Кроме этого, я еще ходил на работу.

— С которой тебя уволили.

— Уволили. Но теперь я работаю в другом месте и регулярно хожу на службу. Уже не говоря о том, что написать книгу — это не так просто. Сэлинджеру понадобилось десять лет для того, чтобы написать «Над пропастью во ржи». А Толстой писал «Войну и мир»…

— Десять лет!

— Просто я пытаюсь объяснить…

— Вот и я пытаюсь сделать то же самое, Джей. Ты же не дурак и должен понимать, насколько глупо все это звучит. Я же вижу, что ты все понимаешь. Три страницы за год! Пора уже заканчивать со всем этим вздором.

Холден Кофилд хотел стать кетчером на ржаном поле. Это метафора. Он представлял себе детей, играющих во ржи, которая растет на высоком утесе. А он должен был стоять на самом краю и ловить невинных ребятишек, норовящих сорваться с обрыва в пошлый и лживый мир взрослых. Именно этому посвящена вся книга. Когда в прошлом году меня уволили с «Видео-Плюс», папа посоветовал мне перестать играть в кетчера во ржи. Он считает, что меня увольняют именно из-за этого.

— Я советую тебе спрыгнуть с утеса. Уверяю тебя, приземление будет мягким, — говорит он. — И неужели тебя не смущает то, что ты самый старший на этом поле? Ты же в два раза больше всех остальных. Может, уже пришло время играть во взрослые игры со своими ровесниками у подножия утеса?

— Как прочие Транжиры? — в шутку спрашиваю я, хотя и понимаю, что он имеет в виду. Большая часть моих друзей уже пристроилась на работу, и он хочет, чтобы и со мной произошло то же самое. Он не хочет, чтобы я становился писателем. Родители никогда не хотят, чтобы их дети рисковали, они предпочитают гарантированную безопасность.

11 часов вечера.

Первые поцелуи и объятия с Джеммой в фургоне. Я чувствую себя несколько неловко, но все не так плохо, правда, пальцы все равно не слушаются, напоминают свиные сардельки. Сначала я очень смущаюсь. До этого мы кое-что выпили, но все равно приходится преодолевать чувство вины. Мы непрерывно смеемся и чмокаем друг друга, перед тем как перейти к делу.

— Тебе хорошо?

— Да. А тебе?

— И мне тоже.

И правда, под конец было действительно здорово. Кажется, я по-настоящему влюбился в Джемму. Она оказывает на меня какое-то необъяснимое воздействие, и я постоянно хочу быть рядом с ней, особенно когда становится темно. И еще мне в ней нравится то, что она ничего не воспринимает всерьез. У нее настолько сильный характер, что она без всяких обид воспринимает мои шутки и подкалывает меня в ответ, так как у нее замечательное чувство юмора. К тому же она нигде не работает и не собирается это делать. И еще ей понравилось начало моего романа, которое я ей сегодня показал.

Вторник, 2 марта

Дела идут все хуже. Сегодня утром Бриджит спрашивает, фиксирую ли я свои звонки. А я уже знаю, что это прелюдия к увольнению — недостаточное количество сделанных звонков дает законные основания для того, чтобы вышвырнуть человека на улицу.

— Не фиксирую, потому что это лишняя трата времени. Если фиксировать все звонки, то все время будет уходить на записи, — отвечаю я.

— Впредь, пожалуйста, фиксируй их, Джей, — говорит Бриджит. — Это неукоснительное требование Пэм.

Я уже могу предсказать, когда меня уволят. Это произойдет, когда Пэм Винс вернется из отпуска. Меня никто уже не упрекает за отсутствие устроенных на работу клиентов, и никто не проверяет мои текущие записи.

Больше всего мне хочется уйти в сиянии славы — совершить что-нибудь такое, что оставит несмываемое пятно на репутации компании. Может, подыскать работку для себя самого? Порекомендовать клиенту инженера, а потом пойти на собеседование, выдать себя за специалиста, которого я сам же расхвалил, и получить работу? Это сильно подпортит репутацию фирме: «„Монтонс“ докатился до того, что его служащие вместо устройства на работу других пытаются пристроиться сами». Могу себе представить выражение лица Бриджит, когда ей это станет известно.