Знаменитые эмигранты из России - [8]

Группа физиков во главе с Г. Гамовым и JI. Ландау решила, что надо действовать. Свой протест они воплотили в шуточное письмо Гессену, где написали, что статья об «эфире» вдохновила их на поиски, что «старик Альберт — идиот-идеалист», а они готовы поД руководством Гессена пуститься в исследования. Конечно, они подозревали, что Гессен вознегодует, но не думали, что до такой степени. В Рентгеновском институте и в Политехническом институте состоялась совместная массовая разборка: Л. Ландау и А. Бронштейна отстранили от преподавания, но не от научной работы. Гамову тоже досталось: он стал «невыездным».

Гамов решил встретиться по этому поводу с Н. Бухариным. К их встрече тот уже прошел свой зенит и был председателем комитета, надзиравшего за советской наукой и техникой, который, конечно, не имел никакого политического значения. Бухарин однажды присутствовал на докладе Гамова по поводу производства электричества, и никакой связи между ними не было.

Но Бухарин запомнил молодого ученого. Удовлетворить просьбу он уже своей властью не мог, зато перекинул Гамова к В. Молотову, который с улыбкой обещал решить этот вопрос. И решили: отказать, дабы не создавать опасного прецедента. Жены были более полезны как залог возвращения своих мужей, чем как стражи их морали за границей. Увидеть Молотова вторично не получалось, и Гамов пошел на опасный эксперимент.

«— Я не поеду в Брюссель.

— Но вы обязаны ехать, вы представитель Советского Союза.

Я, несомненно, действовал как безумец, так нельзя было говорить с советским правительственным чиновником.

— Вы, конечно, можете меня послать под охраной до границы Советского Союза, — сказал я, — но охране не разрешат проводить меня до Брюсселя и она не заставит меня занять место в зале конгресса.

Я повернулся на каблуках и вышел вон. На несколько дней я остался в Москве, ожидая ареста. На следующий день раздался звонок. Кто-то из паспортного отдела просил меня прийти и забрать паспорт.

— Второй паспорт тоже готов?

— Нет, только один.

— Позвоните мне, пожалуйста, когда оба паспорта будут готовы. Почему я должен дважды посещать вашу контору?

Такой же разговор состоялся через день и через два. На четвертый день тот же голос информировал меня, что оба паспорта готовы».

Зато во многом стало ясно, кто есть кто; кстати, неблаговидна была роль академика Иоффе. А ведь в гамовской истории были и весьма драматические страницы. В 1933 г. Гамов и его молодая жена Любовь, в научном просторечии Ро, хлопотали о выезде в Рим, но Гамова чиновники «кормили завтраками», пока не прошли все сроки. И тогда Гамов решил покинуть Россию с помощью не паспортов, а байдарки. Турецкий берег был в 270 километрах. Они позаботились о провизии (несколько фунтов шоколада и крутые яйца) и о навигации (компас, ночью Полярная звезда, днем горы позади и впереди, одни должны были исчезнуть, а другие показаться), о легенде по прибытии в Турцию (он назовется датчанином, покажет свои давно истекшие датские мотоциклетные права и попросится в посольство: там останется только связаться с Бором). Не учли неопытные мореплаватели только свою спортивную форму: чтобы преодолеть по морю такое расстояние, требовалась хорошая атлетическая подготовка. А Гамовы через день путешествия изнемогли и заснули в своей байдарке. Зато ветер стал крепчать, появились на гребнях волн белые барашки. Так что пришлось повернуть и после невероятных мучений не выйти, а упасть на свой берег.

Осталось попробовать Мурманск, но там была нужна моторная лодка. Да и шансы на успех… Черт побери, почему Россия устроена так, что на Черном море нет островов?

Но через несколько дней после прибытия в Ленинград пришло письмо от Наркомпроса, извещавшее, что Гамов включен в советскую делегацию на Сольвейевский конгресс в Брюсселе по ядерной физике.

«Поехать в Брюссель означало остаться за границей, а я не хотел делать это без Ро. Таким образом, проблема была в том, чтобы получить второй паспорт или ослушаться распоряжения правительства и не поехать на конгресс.

Единственный человек, который мог мне помочь, был Николай Бухарин».

Так покинул СССР первый невозвращенец в ранге члена-корреспондента Академии наук. В своей автобиографии он даже не упоминает об избрании, настолько его волновали в то время другие проблемы. Но самый большой сюрприз преподнес Гамову в Париже Н. Бор: он сказал Гамову, что тот должен вернуться в Москву, ибо Бор лично поручился за него коммунисту профессору П. Ланжевену и тот ходатайствовал перед Москвой — положение обязывает. Позднее этот разговор Бора станет лыком в строку с дезинформацией генерала Судоплатова о том, что Бор был советским агентом. Но в таком случае речь шла бы лишь о недоразумении между своими, так как, по Судоплатову, и Гамов тоже был советским агентом. Если оставить в стороне эти ГБ-истские трюки, то речь шла не только о репутации Бора; правительство могло и выдать советского гражданина, ведь в воздухе Парижа пахло народным фронтом. К счастью, Мария Кюри, по просьбе Гамова, переговорила с Ланжевеном и сообщила Гамову, что тот может остаться. Еще раз нельзя не поразиться сладкому прекраснодушию западных деятелей; они как бы не ведали, что дело идет о самой жизни двух людей. Я бы не поверил в искренность Бора, если бы сам не встречал таких, как он.