Знали, чего хотят - [2]

Отец видел, что у каждого из них было еще по две задачи: первая — удержать на плечах огромную голову, что было довольно трудным жонглерским трюком, потому что она все время куда-то клонилась, сгибая шею; и вторая — следить за тем, чтобы ступни, такие же своенравные, как и локти, не стукнули кого-то по щиколотке или не задели стул. Ноги под стать головам и рукам были здоровенными, и, присмотревшись, отец понял, что от них можно каждую минуту ждать чего угодно.

— Эй, — сказал Шутник, — как насчет того, что кто-то пишет портрет Прекрасного принца?

Девушки молчали в изумлении.

— Об этом вся школа гудит, — сказал Еж. — Дайте взглянуть!

— Нет, нет! — воскликнула Мэг.

— Они еще не закончены, — сказала Мари.

— Да ну, — сказал Еж, — не вредничайте! Сестры посмотрели на отца, отец на сестер.

— Ну что ж, — сказала Мэг, — пошли.

Молодежь поднялась наверх. Чувствуя себя виноватым, отец стоял внизу и прислушивался. Наверху хлопнула дверь, протопали большие ноги. Повисла долгая, напряженная тишина. Отец повернулся было, чтобы уйти на кухню; его остановил рев животного, в которого вонзили нож. Потом последовали выкрики и громовые раскаты.

Шутник хохотал. Он топал ногами как сумасшедший, сотрясая дом. «Боже», подумал отец.

Но вот и Еж присоединился к нему: он заухал, как филин, потом набрал побольше воздуха и издал вопль. Дочери зловеще молчали. Отец слышал, как парни перекликались: «Посмотри на это!», «А тут что?», «А тут? О-ой!». Наверное, они, раскачиваясь, держались друг за друга, чтобы не упасть и не покатиться по полу.

Отец стоял, схватившись за перила.

Сестры заговорили. Не повышая голоса, но гневно. Потом громче. Шутник и Еж не слышали, потому что продолжали дико хохотать, якобы объясняя друг другу, как хороши оригиналы — их рубиново-красные губы, золотые кудри, тела древних греков. Опьяненные бурным весельем, они, конечно, ходили ходуном перед портретами — это можно было себе представить.

— Честер! Уолт!

Это был пронзительный крик — крик джунглей.

Смех прекратился.

Отец почувствовал, что покрывается испариной. Девушки говорили очень тихо, ледяным тоном, словно с чердака подул зимний ветер. В мертвой тишине их голоса звучали ровно, они почти шипели, как змеи. Отец представил себе, как парням указали на дверь жестко вытянутой рукой. И в самом деле, через минуту Честер и Уолт скатились с лестницы, зажимая рты руками. Они взглянули на отца, а он вопросительно — на них. В глазах мальчишек плясали черти. Прижимая ладони к губам, они выскочили из дома. Отец сжался, зная, что дверь грохнет изо всех сил, так и случилось.

— И не возвращайтесь! — крикнула Мэг, стоя на лестничной площадке. Но было поздно.

В сумерках за дверью дома какое-то время было тихо, потом новый взрыв ненасытного животного смеха. Отец провожал парней глазами, пока они не скрылись из виду: они шли спотыкаясь, облапив друг друга и закинув головы к звездам, совершенно как два пьянчуги, что вывалились из кабака, где провели ночь в загуле.

Позже, к вечеру, зазвонил телефон. Говорил Еж.

— Э-э-э, я просто хотел сказать, что мы оба сожалеем…

— Боюсь, что я не смогу позвать дочерей к телефону, — сказал отец.

— Даже и извиниться нельзя?

— У них наверху дверь заперта.

— Мы все испортили, — сказал Еж несчастным голосом.

— А вы не сдавайтесь. Все станет на свои места.

— Как раз когда все наладилось… — продолжал Еж, — мы уже две недели пытаемся их куда-то пригласить, а они все отнекиваются. И вот мы пришли взглянуть на картины… — Он подавил смешок. — Извините, я и не думал смеяться.

— Я вас вполне понимаю, — сказал отец, — если вам от этого легче.

— Передайте им, что мы очень сожалеем, — сказал Еж. — И раскаиваемся.

Отец поднялся наверх, чтобы передать разговор. Он все сказал через закрытую дверь, но ему даже не ответили. Пожав плечами, он раскурил трубку и сошел вниз.

Всю следующую неделю отец был порядком занят. В те три вечера подряд, что он возвращался со службы раньше обычного, он не видел ни Ежа, ни Шутника. Дочери меж тем рисовали в своей комнате с каким-то рьяным упорством. На четвертый день Еж и Шутник мелькнули в самом конце улицы — что называется, в туманной дали. На пятый день позвонили по телефону. На шестой Мэг сказала им с десяток слов. На седьмой, то есть в воскресенье, парни удостоились высокой чести беседовать с сестрами на крыльце не более пяти минут. К следующей среде ребята уже забегали по три-четыре раза за вечер, пытаясь уговорить девушек пойти с ними в кино или на танцы (то самое свидание, которого они добивались теперь уже больше месяца).

— Как вы считаете, пойдут они с нами, мистер Файфилд? — спросили они отца, встретив его однажды вечером.

— Все в руках божьих, мальчики, — ответил он.

— По-моему, мы ведем себя прекрасно, — сказал Еж.

— Каемся как черт знает что, — добавил Шутник.

— Мы даже не вспоминаем проклятых портретов!

— Это мудро, — сказал отец и похлопал парней по плечу.

Отношения отца с дочерьми были в ту неделю несколько отчужденными: похоже было, что они и его причислили к мужскому заговору. А он, проявляя благоразумную деликатность, не интересовался тем, как развивается новая форма искусства.