Знакомьтесь: мистер Муллинер - [41]

– Послушайте, – сказал он неловко, – не надо плакать.

– Я не плачу, я смеюсь.

– О? – Нежность поугасла. – Так вас забавляет, что вы заперты в этом чертовом чулане?

– Нет ни малейших причин прибегать к грубым выражениям.

– Абсолютно с вами не согласен. Для грубых выражений есть все причины. Просто оказаться в Бингли-на-Море – уже полная жуть. Однако находиться под замком в бинглском чулане…

– …с девушкой, которую вы ненавидите?

– Не будем касаться этого аспекта, – с достоинством сказал Фредерик. – Важно то, что я сейчас нахожусь в чулане в Бингли-на-Море, тогда как, существуй в мире хоть капля справедливости или честности, я бы в Сквош-Холлоу…

– О? Так вы все еще играете в гольф?

– Разумеется, я все еще играю в гольф. Почему бы и нет?

– Не знаю. Я рада, что вы все еще способны развлекаться.

– Почему «все еще»? Или вы думаете, что потому лишь…

– Я ничего не думаю.

– Полагаю, вы воображали, что я буду маяться, нянчась с разбитым сердцем?

– О нет! Я знала, что вы сумеете легко утешиться.

– Что означают ваши слова?

– Не важно.

– Вы намекаете, что я один из тех мужчин, кто беззаботно меняет одну женщину на другую – презренный мотылек, порхающий с цветка на цветок, попивая…

– Да. Если уж вы хотите знать, я считаю вас прирожденным попивателем.

Фредерик задрожал от такого чудовищного обвинения.

– Я никогда не попивал. И, более того, я никогда не порхал.

– Смешно!

– Что смешно?

– То, что вы сказали.

– У вас, видимо, очень острое чувство юмора, – сокрушительно заявил Фредерик. – Вас смешит, что вас заперли в чулане. Вас смешит, когда я говорю…

– Что же, уметь находить в жизни смешное очень приятно, не так ли? Хотите знать, почему она заперла меня здесь?

– Не имею ни малейшего желания. А почему?

– Я забыла, где нахожусь, и закурила сигарету. Ой!

– Ну, что еще?

– Мне показалось, шуршит мышь. Как по-вашему, в этом чулане водятся мыши?

– Безусловно, – ответил Фредерик. – Сотни мышей.

Он было перешел к их описанию – большущие, жирные, склизкие, предприимчивые мыши, но что-то острое и жесткое поразило его лодыжку мучительной болью.

– Ох! – вскричал Фредерик.

– Ах, извините. Это были вы?

– Да.

– Я брыкалась, чтобы разогнать мышей.

– Понимаю.

– Очень больно?

– Только чуть посильней предсмертной агонии, благодарю вас за участие.

– Мне очень жаль.

– И мне.

– Во всяком случае, мышь получила бы хороший урок, будь это мышь, верно?

– Полагаю, урок до конца ее дней.

– Ну, мне очень жаль…

– Забудьте! Почему меня должны тревожить разбитые кости лодыжки, когда…

– Что когда?

– Я забыл, что хотел сказать.

– Когда разбито ваше сердце?

– Мое сердце не разбито. – Фредерик хотел, чтобы тут не оставалось и тени сомнения. – Я весел, счастлив. Кто, черт подери, этот Диллингуотер? – закончил он не по теме.

Наступило краткое молчание.

– Ну, просто человек.

– Где вы с ним познакомились?

– У Пондерби.

– А где состоялась ваша помолвка?

– У Пондерби.

– Значит, вы еще раз гостили у Пондерби?

– Нет.

Фредерик поперхнулся.

– Когда вы поехали погостить у Пондерби, вы были помолвлены со мной. Так, значит, вы порвали со мной, познакомились с этим Диллингуотером и были с ним помолвлены за один визит, продлившийся менее двух недель?

– Да.

Фредерик ничего не сказал. Задним числом ему пришло в голову, что это была самая подходящая минута для восклицания: «О, Женщина! Женщина!» – но в тот момент он этого не сообразил.

– Не вижу, какое у вас есть право критиковать меня! – сказала Джейн.

– Кто вас критиковал?

– Вы!

– Когда?

– Только что.

– Призываю небеса в свидетели! – вскричал Фредерик Муллинер. – Я ни единым словом не намекнул, что полагаю ваше поведение самым гнусным и отвратительным из всего мне известного. Я даже ничем не выдал, что ваше признание потрясло меня до глубины души.

– Нет, выдали! Вы хмыкнули.

– Если в Бингли-на-Море в это время года хмыкать запрещено, – холодно произнес Фредерик, – меня следовало бы раньше поставить об этом в известность.

– Я имела полное право помолвиться, с кем мне захотелось, и так быстро, как мне захотелось. После вашего-то чудовищного поступка…

– Моего чудовищного поступка? О чем вы?

– Сами знаете.

– Прошу меня простить, но я не знаю. Если вы имеете в виду мой отказ носить галстук, подаренный вами на мой прошлый день рождения, я могу лишь повторить объяснение, данное вам тогда же: не говоря уж о том, что ни один порядочный человек не пожелал бы, чтобы его видели в этом галстуке – пусть даже мертвым и в придорожной канаве, его расцветка соответствовала цветам «Клуба велосипедистов, удильщиков и метателей дротиков», членом которого я не состою.

– Галстуки тут ни при чем. Я говорю про день, когда я уезжала погостить у Пондерби и вы обещали проводить меня, а потом позвонили и сказали, что не сможете из-за чрезвычайно важного дела, а я подумала: ну что же, тогда поеду следующим поездом, спокойно перекусив в «Беркли», и я отправилась в «Беркли» и спокойно там перекусывала, и пока я была там, кого, как не вас, я увидела за столиком в другом конце зала, обжирающегося в обществе мерзкой твари в розовом платье и с волосами, выкрашенными хной? Вот что я имела в виду!

Фредерик прижал ладонь ко лбу.

– Повторите! – воскликнул он.