Знак темной лошади - [6]

Первым делом они выкупались, потом разожгли костер, заварили в котелке чай, затем, после роскошного завтрака, устроенного прямо на песке, вдоволь позагорали.

* * *

Вечером следующего дня, когда солнце вплотную подошло к краю озера, Анри по пустой улице двинулся к центру деревни. Он знал, что деревенский праздник, длившийся два дня, сегодня вечером заканчивается. Место на центральной площади деревни, с которого сейчас доносился бешеный стук тамтамов, было закрыто толпой. Подойдя ближе, Анри встал возле длинной плетеной хижины, напоминающей ангар. У дальнего конца этой хижины, сейчас тесно окруженного толпой, как он понял, и происходило собственно празднество. Но тут, у другого конца хижины, никого не было.

Наконец дверь, ведущая внутрь, открылась. Из двери выглянула старуха в живописных тряпках; выплеснув что-то наружу, она посмотрела на него довольно дружелюбно. Улыбнулась:

— Добрый вечер, месье.

— Добрый вечер.

— Наверное, вам интересно, что там делается?

— В общем, да. — Он сказал это скорее из вежливости. Особого желания увидеть деревенские танцы у него пока не появилось.

— Ясное дело, сейчас вам туда никак не пройти, да?

— Верно, не пройти.

— Месье, вы можете войти в дом. Прямо в дом.

— Прямо в дом? — Он опять сказал это только из вежливости.

— Да. Постойте немного в комнате, я потом покажу, как пройти на площадку.

Войдя вслед за мгновенно куда-то исчезнувшей старухой в хижину, Анри услышал за плетеной перегородкой возбужденные женские голоса. Всю обстановку комнаты составляли лишь плетеное кресло и стол, на котором стояло большое зеркало и был разложен набор для грима.

Старуха, появившаяся вскоре, сказала кому-то, кто стоял за дверью:

— Ксата, сюда пока нельзя, здесь мужчина.

— Зуфата, ради бога… Какой еще мужчина…

Первое, что почувствовал Анри, увидев вошедшую в комнату девушку, было удивление, что в мире — в любом, в черном, в белом, в красном, в каком угодно — может быть такая красота. Такая ослепительная, спокойная, ясная, простая.

Мельком взглянув на него и как будто задумавшись о чем-то, девушка сказала:

— Зуфата, ты не забыла о моем выходе?

— Сейчас, Ксата, сейчас. — Старуха исчезла.

Прикрыв за ней дверь, Ксата бросила, взглянув на Анри:

— Месье, простите, я вошла неожиданно.

— Что вы, я сам виноват, я сейчас уйду.

Он еще не понимал, что произошло, — так он был потрясен красотой девушки. Придвинув кресло и усевшись перед зеркалом, Ксата сказала с улыбкой:

— А я вас знаю, вы приезжий. Вы сын Нгалы Сиссоло, да?

— Да. — Спохватившись, Анри чуть поклонился. — Меня зовут Анри Дюбуа.

— Меня Ксата Бангу. — Застыв на секунду, Ксата принялась изучать себя в зеркале. — Вы знаете, кто я такая?

— Нет. — Только сейчас он заметил, что на ней широкая цветная накидка, расшитая пестрыми узорами.

— Я ритуальная танцовщица. Вам эго что-нибудь говорит?

— Нет.

Закусив губу и взяв кисточку, Ксата сделала несколько мазков. Вздохнула:

— Ритуальная танцовщица — это девушка, которая дает обет безбрачия. Понимаете?

Ему показалось, что она говорит с ним как с маленьким. Помедлив, он ответил смиренно:

— Понимаю.

— И на которую мужчина может смотреть лишь в момент, когда она танцует.

— Вы хотите сказать, я должен сейчас уйти?

— Вообще-то да… — Ксата продолжала гримироваться. — Но теперь уже поздно. Так что если есть охота — стойте.

— Спасибо.

— Да и сейчас все эти обычаи давно уже не соблюдаются. А мне с вами будет не так скучно.

— Хорошо, я буду стоять.

Довольно долго Ксата, склонившись к зеркалу, раскрашивала лицо так, будто его здесь не было. Вглядываясь в ее лицо, Анри подумал, что ей около пятнадцатишестнадцати, у нее были пухлые, нежные, доверчивобеззащитные и вместе с тем упрямые губы, маленький, с легкой горбинкой нос, матово-коричневые скуластые щеки и огромные глаза, в которых странным образом уживались одновременно испуг и уверенность. Короткими отточенными движениями Ксата подносила к щекам то кисть с ярко-желтой охрой, то белила, то древесный кармин. Движения ее рук были почти незаметны, тем не менее на ее лбу, шее, щеках, подбородке скоро возникли яркие круги и извилистые полосы.

— Вы, наверное, смеетесь над нашей деревней? вдруг спросила она.

— Я? Почему?

— Вы же парижанин…

— Да нет, я совсем не смеюсь. Наоборот, мне здесь очень нравится.

— Да? — Она снова занялась гримом. — Вы знаете, как я буду танцевать?

— Нет.

— У меня последний выход. — Тронув ваткой нос, Ксата отложила ее в сторону. Оценивающе оглядела себя. — Я буду ню. Сброшу накидку и останусь в чем мать родила. Единственное, что на мне будет, — ниточка с бахромой на бедрах. Наверное, в Париже к этому не привыкли, да?

Анри решил промолчать. Подняв на него глаза, Ксата улыбнулась:

— Анри, вы находитесь здесь слишком долго. Проходите вот в эту щель.

— Зачем?

— Затем, что вы выйдете как раз к площадке. Там вам все будет видно.

— Мы сможем еще увидеться потом?

— Не знаю. Я ведь предупредила, в обычной жизни я не должна встречаться с мужчинами.

— И все же, Ксата, я бы очень хотел вас увидеть.

— Все, Анри, идите. Вы мне мешаете.

— Может, я подожду вас после спектакля?

— Нет. — Она посмотрела на него нахмурившись. — Анри, ну пожалуйста, вам больше здесь нельзя, честное слово.