Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников - [48]

А потом, несколько дней спустя, случайно, рассматривая родительские журналы, увидела статью про Башлачева с текстами песен. Скажу честно, до прочтения-прослушивания-прочувствования песен-стихов Александра Николаевича, я вообще не воспринимала никакую поэзию, да и музыку слушала западную, абсолютно не интересуясь переводом текстов. Может, в этом виновна не слишком умная школьная система, где любой стих ассоциировался с зубрежкой и обязательным «наизусть», что часто не вызывало ничего, кроме реакции отторжения. Это были самые замечательные стихотворения, но как только они превращалось в обязаловку -теряли всякую прелесть. Атут - как будто плотину прорвало -стали слова чувствоваться сквозь любые системы. Как летом тепло проникает сквозь любые стены, и все, что держало, не давало что-то понять - превращается в пыль. Пылинки, кружащиеся в свете луча - это даже красиво…

Зинаида Охтинская, музыкант

АЛЕКСЕЙ ВИШНЯ

ОН НЕ УМЕЛ ИГРАТЬ ЗВУК

Я родился в Америке, в семье советских разведчиков, меня в детстве привезли на Родину, так что вся эта американская музыка меня окружала с самого начала - все эти пленки, пластинки… Когда появился Башлачев, я вообще не понял: зачем это? Для меня это было настолько же чуждо, как если бы сейчас в комнату вошла шахидка.

В 1985 году мне позвонил мой московский друг Миша Баюканский, писатель: «Я приеду с магнитофонами». Они, Баюканский и Башлачев, приехали к Диме Бучину, барабанщику группы «Народное ополчение», с одной целью - сделать запись. Но у них не было микрофона. А у меня были. Конденсаторные, AKG - один на голос, второй на гитару. Стоек не было, повесили микрофоны на какие-то веревки, стулья… Запись происходила как раз тогда, когда мне сделали операцию по поводу фимоза. На самом деле. Мне сделали обрезание, по высшему классу, с шестнадцатью швами. И вот, когда меня позвали писать Башлачева, когда, по идее, у каждого должно забиться сердце от звуков его проникновенных стихов, у меня так болело в паху, что я ужасно возненавидел эту культуру. Ехал, вообще не зная, что и как. Мне Баюканский сказал, что это будет что-то страшнее пайка, и что надо записать, потому что это будет очень круто. А я не понял, что там крутого-то… То есть, вообще не понял. Тогда мне было двадцать лет, я и сейчас многого не понимаю.

Я закончил десятый класс гораздо позже, чем большинство людей. Когда все в десятый класс ходили, я на гитаре учился играть. Конечно, аттестат вечерней школы не такой красивый, как общеобразовательной, но я и не собирался где-нибудь его предъявлять - моя жизнь не должна была быть связанной со всякой фигней. К моменту встречи с Башлачевым я работал на текстильной фабрике «Возрождение».

К тому же женился только что. Женился, и решил больше не работать по две смены на фабрике, пустившись в поиск новой, менее ресурснозатратной деятельности. Я тогда увлекался Цоем, Гребенщиковым. И я понимал, что должен находиться не в формальной среде, а в неформальной. Я пришел к Майку Науменко и сказал: «Устрой меня к себе на работу, я хочу быть твоим сменщиком».

Звукозаписью я стал заниматься очень рано. Папа меня записывал на магнитофон в пять лет, а сам я начал записывать в восемь. Записывал с пластинок на пленки, составлял сборники. У родителей было сорок пластинок - на одной хорошая песня, на другой… мама сказала: «Сделай сборник, чтобы не тереть их». Аппарат был Telefunken, «Magnetophone 85».

Башлачев появился в Ленинграде в 1985 году, как раз когда Тропилло показал «Машину Времени» и сказал, что записывать можно дома. Его запись инспирировал-то Баюканс-кий, москвич. Но записи той не осталось, он ее посеял. А Бу-чин вывел Башлачева в совершенно иную среду, где он нашел понимание, Бучин познакомил его с Кинчевым. С Кин-чевым, кстати, Башлачев мог встретиться на моих глазах… Когда мы с Рикошетом поехали за магнитофоном, мы заехали к Кинчеву, там как раз найтовал Башлачев.

Башлачев брал не столько своим творчеством, сколько человечностью. Он был одним из самых лучших людей в тусовке. Трезвым он был редко, но когда был, с ним было очень приятно говорить, он умел себя вести, рассказывал то, что людей не шокировало, умел обходить острые моменты… Он очень боялся, что его закроют. При этом репрессий как таковых не было, это был миф. Мы никогда не были нужны КГБ, от нас не исходило никакой угрозы, и умные люди в КГБ, которые к нам не приходили, понимали это. Страх Башлачева был надуманным. Ну, какой страх? Допустим, поймают хорошего парня с травкой, и посадят на три года. В тусовке же никому не объяснишь, что это просто нарушение закона, ты же носишь с собой запрещенное. А в быту говорят, что это он за искусство, за культуру страдает… Это такой типичный миф во имя спасения собственного реноме. Я говорил Башлачеву: «Запиши “Абсолютный вахтер”, запиши “Абсолютный вахтер”!» А он: «Не-е-ет, ко мне придут, меня заберут!» Да кто тебя заберет?!

Мне кажется, Башлачев не выдержал того, что по телевизору стали открыто говорить о том, что он боялся записать свои песни. Он боялся в восемьдесят пятом «Абсолютного вахтера» записывать, а в восемьдесят шестом году Бэла Кур-кова по Ленинградскому телевидению говорила гораздо более страшные для моего сознания вещи…