Знахарь-2, или Профессор Вильчур - [20]

Она слегка пожала плечами.

— Не вижу, на каком основании именно вы должны были помнить о празднике для меня. Нет ни малейшего основания.

Он заколебался.

— Основание, что следует помнить о тех, кого считаем самыми близкими для себя…

Понимая, к чему клонит Кольский, Люция со смехом прервала его:

— Действительно. Не слишком ли долго мы находимся близко друг к другу? Мне кажется, что вы уже должны быть в своем отделении.

Сейчас без четверти одиннадцать.

Однако Кольский продолжал:

— Почему вы, панна Люция, не хотите выслушать меня? Почему каждый раз, когда я хочу высказать вам то, что чувствую, чувствую уже давно, чем живу, что наполняет мои мысли… Почему вы…

Не поднимая головы от микроскопа, она быстро ответила:

— Потому что это не нужно и бесцельно.

— Но вы же знаете, вы не можете не знать, что я люблю вас, — заговорил он порывисто.

— Я знаю, что это вам только кажется. — Она быстро вынимала стекла из микроскопа. Сделала несколько записей на бланке и встала.

Он загородил ей дорогу.

— Панна Люция, вы не уйдете, пока не выслушаете меня. Почему?.. В чем вы меня упрекаете?

— Ни в чем.

— Так почему?.. Почему вы с таким пренебрежением, с таким страхом, сам не знаю, как это сказать, отвергаете мои чувства?

Она покачала головой.

— Я не отвергаю. Я просто не могу их принять, потому что не в состоянии ответить вам тем же.

— Разве же я прошу у вас этого? Разве я прошу у вас чего-нибудь? Я хочу только, чтобы вы позволили говорить вам о моей любви, я хочу только иметь надежду на то, что когда-нибудь в вашем сердце отзовется пусть не любовь, но хоть малейшая крупица симпатии, доброжелательности, нежности…

Люция заглянула ему в глаза.

— Пан Янек, я хочу, чтобы вы меня поняли. Я чувствую по отношению к вам большую симпатию и доброжелательность, но знаю, уверена, что этого очень мало по сравнению с тем, что могу, что должна была бы чувствовать к человеку, с которым желала бы соединить свою жизнь. Я не ребенок, мне уже 26 лет. Вы должны знать, что я уже умею смотреть на людей, на жизнь и на себя трезво. Я считаю вас самым милым из моих коллег, и если, как вы правильно заметили, я так долго старалась уйти от этого разговора, то лишь по той причине, что не хочу потерять вашу дружбу, которую очень ценю. Но уж если вы вынудили меня, то считаю своим долгом заверить вас, что я вас не люблю и ни когда не полюблю.

Кольский стоял бледный, с какой-то безнадежной улыбкой на губах. Жалость сдавила сердце Люции.

— Мне, действительно, жаль, пан Янек, — она взяла его за руку, — но вы же сами считаете, что лучше сказать все откровенно, чем обманывать вас какими-то обещаниями, которых я не могу и никогда не смогу выполнить.

— Значит, вы не оставите мне даже тени надежды? — едва слышно спросил Кольский.

— Даже тени, пан Янек. И не стоит жалеть об этом.

Она взяла со стола бланки и направилась к выходу. Когда была уже у двери, он позвал ее:

— Панна Люция, еще один вопрос. Она задержалась.

— Вы… вы любите другого?

— Разве это имеет значение? — спросила она после паузы.

— Очень большое, — ответил он.

— Да, я люблю другого.

— Еще один. Вы любите… Вильчура?

Она не ответила. Кольский приблизился к ней.

— Но это же безрассудство, панна Люция… Он же старый… человек, изнуренный жизнью… Что он может дать вам?.. Вы же сами знаете, как я уважаю его и с какой симпатией отношусь… Я бы не говорил вам всего этого, если бы не понимал чудовищную нелепость этого союза; он и вы. Он, который уже заканчивает жизнь, и вы, которая ее только начинаете. Он, в ком, наверное, уже родилось и умерло не одно чувство, и вы, которая этих чувств еще не знали. Поймите, это безрассудство. Я уважаю его и за многое благодарен, но я люблю вас, и мой долг сказать вам все это, панна Люция. Подумайте, что он может дать вам! Что он может дать вам!..

На лице Люции появилась усмешка.

— Дать?.. Дать?.. Насколько же вы не знаете меня!.. Он так много мне даст, все мне даст, если захочет принять. Принять то, что я могу дать ему.

Она смотрела на Кольского, но он чувствовал, что она его не видит. Ее глаза грустно улыбались.

Она постояла с минуту, потом медленно повернулась и вышла. Кольский не двигался с места. Еще минуту назад в нем все восставало против несчастья, но сейчас им овладела апатия. Он оказался перед чем-то, чего, конечно, понять не мог, сейчас он не мог оперировать категориями нормального рассудка, мерками, которыми привык пользоваться в отношениях людей, мерками, опирающимися на законы, которым он верил. И вдруг он понял, что совершенно не знал Люцию, ее психологию и вообще психологию женщин.

Несмотря на свои тридцать лет, он имел весьма скромные познания в этой области. Выходец из бедной семьи, с раннего детства предоставленный собственной судьбе, он развил в себе инстинкт подчинения тем законам, которые руководили борьбой за жизнь. А поскольку он ничего не умел делать наполовину, то полностью отдался действительности. Действительностью же для него была работа и неустанно действующий импульс: вперед, быстрее, лучше!

Под таким лозунгом протекала его жизнь. Для личных удовольствий, развлечений ему лишь изредка удавалось урвать несколько часов. Знакомства с женщинами он относил как раз к развлечениям, пока не познакомился с Люцией.