Значение Чехова - [2]

«Как важно иметь искренний талант! И как легко бывает читателю, когда он встречается с творчеством натуральным и свежим, как чистый воздух, как теплая кровь… Не видно никаких досадных примесей: все выходит пропорционально, просто и живо».

Чехов имеет редкий дар свободно выражать то, что ему нужно. Он никогда не плетет околесицы, не вязнет по дороге, не смущается задуманным сюжетом, не боится проиграть в вашем мнении, не щеголяет своими лучшими страницами и не раздражает самого пресыщенного вкуса подозрительным гарниром. И вам читается все подряд, само собою, потому что автор сразу дает вам чувствовать свое равновесие, и вы, после двух-трех страниц, говорите себе: «Слава Богу! С этим человеком можно во всем идти рука об руку, забывая о себе, забывая, что держишь книгу.

Чехов имеет, – продолжал я, – свою обширную и верную публику. Его талант не гремит преувеличенно (и это было бы скорее опасным симптомом), но зато критика отметила его невольно. И пока он напишет требуемую от него „большую вещь“ или проявит „настоящую мощь“, – в нем тем не менее можно видеть общепризнанного наследного принца наших крупных писателей».

Так писал я в 1895 году.

Моя заметка затерялась, но печатные отзвуки ее доходили до меня еще довольно долго. Раньше других пожурил меня В. П. Буренин за скороспелое возведение Чехова в «дофины». Но несколько лет спустя, в «Мире искусства», мне напомнили, что пора бы признать Чехова вступившим на престол.

Думаю, что в действительности Чехов вступил на престол, – как и большинство поэтов, – только после своей смерти. И теперь его уже нельзя свергнуть!

Хотя еще недавно тот же консервативный г. Буренин, ревнитель и поклонник романтической эпохи, скептически отнесся к художественным силам Чехова и указал на слабость некоторых его вещей, но это едва ли умалит образ дорогого всем писателя. Нужно помнить, что Чехов был печатный работник, не имевший досуга возводить свои произведения «в перл создания», и многое попало в его книги в виде наскоро набросанных страниц. Зато можно поручиться, что в каждом его отрывке есть нужная мысль, интересная задача. Наконец, эти эскизные вещи совершенно теряются в громадном изобилии поистине драгоценных, неувядаемых шедевров.

Есть у Чехова одна особенность, мешающая консервативной критике и публике приравнять его к избранникам литературы. Это – его манера писать, несхожая с кованым языком Лермонтова, с выработанной, непогрешимой прозой Гоголя и Тургенева. Но хрупкий, торопливый, почти разговорный слог Чехова имеет свою чарующую силу. Читатель, небрежно пробегающий первые строки, затем уже не отрывается от книги. Чехов не мог писать иначе. Его впечатлительность быстро отзывалась на громадную, почти необъятную пестроту образов и явлений. Им наскоро зарисовано столько фигур, положений, картин, поднято столько вопросов, что поле его художественных завоеваний, при сравнительно недолгой карьере, можно назвать колоссальным. Богатства его беллетристики до сих пор еще не исчерпаны. Печать то и дело извлекает из Чехова новые афоризмы, шутки, типы. Дети, подростки, юноши, старики, женщины всех разновидностей, – все уголки жизни, все ее радости, горести, мучения, – все затронуто его рукою. Где же тут было «вынашивать свои создания»? Он был труженик, а не барин. Писатель совсем особенный, с обширным содержанием, и едва ли повторимый. И он будет венным.

Я не могу себе представить русского читателя, который бы когда-либо в будущем мог обойтись без Чехова. В той маленькой библиотеке, которую должен иметь каждый, – максимум десяток имен, – непременно будет и Чехов.

С рассуждениями критиков о борьбе Чехова против пошлости, с их выводами о его «тоске» (при его удивительной жизнерадостности) я не хочу спорить. Знаю только главное: что Чехов – большой самородок в искусстве и что он демократизировал поэзию. Он дал почувствовать ее радости всей людской мелкоте, – вернее сказать, приблизил к ее красоте все классы общества, от высших до низших.

1910 г.