Змея - [27]

Сколько я себя помню, мне по ночам всегда снились сны. И моей матери тоже. Утром у нее болели ноги, особенно колени, оттого что она много бегала во сне. За столом мама долго рассказывала отцу привидевшиеся ей истории. В ее снах почти всегда в какой-то момент появлялся всадник. Отец ненавидел этого всадника, ибо подозревал, что между ним и моей матерью что-то было. И потому мать, рассказывая свои сны, о всаднике старалась умалчивать. Оставались только лужайки, пыльные дорожки, тропинки в лесу, широкая река с каменистым ложем, гнавшиеся за ней бандиты (пешие или конные? — спрашивал отец), в общем — сценарий, как бы подготовленный для появления всадника, который должен спасти мою мать, но сам всадник уже не появлялся. Все равно как если бы во время исполнения оперы, когда хор поет: «Si, la vita s'addoppia algioir» [3], то есть когда все знают, что сейчас выйдет Альфред, он почему-то не выходит. Случалось, отец — а он был человеком неглупым — швырял вилку и уходил из дома.

Иногда по ночам мне удается управлять своими снами (не так, как управляют автомобилем или велосипедом, а так, как управляют лодкой, которая все время виляет и с трудом проходит повороты). Теоретически это просто. Перед сном важно определенным образом настроить свои мысли, подготовить необходимую почву, так сказать, потому что именно от них, от мыслей, зарождается сон. Почувствовав, что сон уже на подходе, я начинаю рисовать в своем воображении и место действия, и персонажей, и все прочее. Главное действующее лицо в нем, конечно же, я. И в центре действия тоже бываю только я. Сон в третьем лице может присниться кому угодно, случается такое и со мной, но управлять им трудно, поскольку ты ведь в нем не главный. К тому же приходится считаться и с второстепенными персонажами, а нередко и с антагонистом, совсем как в театре. Начальную сцену я должен видеть собственными глазами (хотя они у меня уже закрыты), то есть представлять ее себе визуально, без этого ничего не выйдет. Я имею в виду управление сном. Но если все хорошо смонтировано, то по закону правдоподобия, как учит Аристотель, сон зарождается естественным образом, а потом уже идет по избранному сюжету. Чтобы придумывать такие сцены, надо обладать известными способностями. Каждый персонаж должен быть в этой естественной ситуации на своем месте, и отношения между действующими лицами должны определяться первыми же их репликами.

Бывает, мои сон начинается с интересующей меня сцены, но развивается она почему-то в совсем нежелательном направлении. Правда, часто у меня остается возможность проконтролировать сюжет, вмешаться в него, иногда даже вернуться назад и повторить все сначала, как в театре во время репетиций. Если же действие принимает слишком драматический оборот, оно, случается, выходит из-под контроля, и тут уж ничего не поделаешь, сон становится неуправляемым.

Все сновидения обычно несут в себе элемент таинственности, в том-то вся их прелесть, правда, некоторые сны бывают настолько таинственными, что превращаются в какой-то ребус. Но если у ребуса есть разгадка, в таких снах ее нет: можешь толковать их и так и этак — все равно ничего не получится.

Сейчас я расскажу вам один загадочный сон, имеющий отношение к Мириам (которая, однако, в нем не участвует — упоминается только ее имя) и, по-моему, к Бальдассерони, который в нем не только не участвует, но даже не упоминается. Это сновидение уложилось в одну ночь, хотя действие в нем состоит из множества сцен. Во всех этих сценах я лично присутствую — двигаюсь, разговариваю, что-то делаю, но что и зачем — не знаю.

Он завивался спиралями, клубился в воздухе, закручивался винтом, образуя воронки и потоки. Он был густой и желтый. Это я о тумане. Вблизи железнодорожного вокзала я набрел на бетонную скамью, а на виа Гарибальди налетел на беременную женщину. Люди на тротуарах сталкивались друг с другом, слышались извинения. Кто-то сыпал проклятиями. Автомобили и велосипеды ездили средь бела дня с включенными фарами, по приказу муниципалитета на улицах дали ночное освещение. Было трудно идти, трудно двигаться. Свет противотуманных фар, рев обезумевших клаксонов, раздраженные голоса прохожих… Я сделал себе неглубокий порез на пальце, чтобы меня не спутали с другими.

Мне надо было добраться до отеля «Карийон», находящегося в центре, позади здания муниципалитета, за фонтаном и статуей «Du brasse», что по-итальянски можно перевести, как «обнимающаяся пара». Я шел в тумане на ощупь и находил дорогу интуитивно. Интуиция подсказывала мне: иди направо, теперь налево, так я узнавал улицы. Что-то мне эти места хорошо знакомы, говорил я себе, должно быть, я где-то их уже видел, эти места.

В холле, назовем это помещение так, находились только мужчина с газетой, которую он не читал, и старуха, стоявшая за неким подобием кафедры. Она спросила, есть ли у меня хвост.

— А что? — в свою очередь спросил я.

— Я обратила внимание, что вы не закрыли за собой дверь.

Прикрыв дверь, я опустился в кресло перед человеком, который держал в руках газету, но не читал ее. По-видимому, это он должен был сообщить мне что-то, но что именно -вспомнить никак не удавалось.