Змей подколодный - [20]

— Исключительно потому, Карцев, что это ваша первая неделя в гимназии. Больше послаблений не будет, учтите.

— Да, господин учитель!

Выучив тем вечером химию, Андрей улёгся в постель с томом Пушкина, но попытки перечитать "Евгения Онегина" оказались тщетными. Он надел наушники, поставил себе "Квинов" и, сунув под подушку пульт, уставился в потолок, заложив за голову руки. На потолке были тени. Тени складывались в лицо Демурова — вот так и вот так… впрочем, пушкинские строчки вели себя аналогично. Суббота, завтра уже суббота, господа! И количество записей в кондуите переходит в качество розог… Горького, что ли, почитать? Или Диккенса, где там у него парня всё время били — в "Давиде Копперфильде", кажется… Чего я страдаю, спрашивается? Не убьют же меня!

Но уснуть страдальцу удалось нескоро, и приснился ему всё тот же Демуров. Математик стоял посредине циркового манежа, вооружённый длинным хлыстом и одетый под ковбоя, а сам Андрей скакал вокруг него на лошади и должен был вольтижировать, но не умел. Демуров терял терпение, начинал хлыстом пощёлкивать, Андрей косил на него глазами и обливался холодным потом. Прелестный сон; жертва его проснулась с головною болью, а на часах оказалось — без десяти восемь.

На ступеньках учебного корпуса его окликнули по имени. Обернувшись, Андрей (запыхавшийся, едва умытый и однозначно человек пропащий) увидел мадам Окстри.

— Куда вы так спешите, сударь? Да ещё и без галстука?

— Я проспал, мадам! — сказал Андрей, хватаясь за шею. — Доброе утро.

— Раннее, mon ami[5]! У вас дополнительные перед классами? — поинтересовалась мадам Окстри. Она была свежа, прекрасна и безупречно одета.

— Нет, я на географию… — сказал Андрей и, опомнившись окончательно, поклонился.

— Мой мальчик! — сказала мадам, улыбаясь. — В субботу классы начинаются в девять тридцать. Бегите домой и не забудьте надеть галстук.

— Да, мадам! Благодарю.

Проводив взглядом свою случайную спасительницу, Андрей достал из кейса первый попавшийся учебник и, последними словами себя ругая, раскрыл его, держа на уровне отсутствующей части туалета.

"Интересно, отчего ей-то не спится, — думал он, сворачивая с умным видом в затенённую аллейку. — Счастье, что не Демурову приспичило в это время! Как же это я галстук забыл? Эх, водки бы сейчас, грамм этак двести!.."

Тут он увидел у входа в столовую ещё человек пять преподавателей. Стоял там с неизменною тросточкой сэр Шелтон, историк, смертельно похожий телом на высохшее дерево, а лицом и голосом — на артиста Василия Ливанова. Стоял благообразный Хендридж, опираясь локтем на парящий в воздухе огромный том. Была с ними преподавательница физики фрау Бэрр, пожилая, полная дама — настоящая классная дама с ледяным взором, хоть на вид и казалась милой бабушкой. И куратор его присутствовал в сей компании — без следов ковбойских одеяний, ясное дело. Да и все они были одеты, словно на светский раут. И все веселы и свежи, аки птички весенние. И все, даже бабуля Бэрр, курили, вот что самое гнусное!

Андрей завернул за необъятный дубовый ствол, потом за следующий и так, короткими перебежками, добрался до интерната.

Химию он сдал ещё перед обедом и, получив в награду благосклонный кивок, решился на вопрос:

— Олег Витальевич, можно у вас узнать? Я хотел спросить про запись в кондуите. Это же сегодня меня накажут?

— Сегодня.

— А скажите… а когда?

— Это уж Фёдору Аркадьевичу решать. Но обычно вечером.

— Он разве сам?..

— Так он же ваш куратор, верно?

Закрыв за собою дверь кафедры, Андрей присел на подоконник и задумался. Мрачные сырые подвалы, прочно засевшие в его воображении (экзекуторами в подвалах мнились бородатые мужики в дворницких фартуках), канули в небытие, но легче Андрею не стало. Напротив.

Сам себе был он смешон в таком состоянии, но поделать ничего не мог. А ведь добрую сотню раз за последние тридцать лет дрался. И бит бывал нещадно, раз даже в больницу попал, после попытки утихомирить алкашей на своей лестничной площадке. Соседка попросила; алкашей оказалось штук восемь, и вспоминать эту историю Андрей не любил. Однако сейчас он с собою тогдашним поменялся бы не глядя.

"Но я ведь взрослый мужик! Или я уже не взрослый мужик? Не хватает ещё разрыдаться сегодня перед Демуровым для полноты картины! Но в хоккей играют настоящие мужчины, не так ли?"

Андрей встал с подоконника и зашагал на кафедру математики.

Демуров был там, и был он там, хвала богам, один. Андрей мысленно выдохнул и в ответ на вопросительный взгляд выпалил:

— Господин учитель! А нельзя сейчас?

Куратор сидел за столом, вертел в длинных математических пальцах стило и внимательно Андрея разглядывал.

— Что именно, Карцев?

…Подошёл барашек к лесу, позвал серого волка…

— Меня наказать, — сказал Андрей.

Демуров положил стило и подпёр рукой подбородок. На среднем пальце у него был перстень — массивный, на всю фалангу, со странным камнем — наполовину красным, наполовину чёрным.

— Не терпится, сударь?

Андрей растерялся.

— Господин учитель… я…

…Нате, кричит барашек, жрите меня, волки позорные!..

— Извелись, Андрей Евгеньевич? — ласково предположил Демуров.

— Да вроде того, — пробормотал Андрей.