Змей-искуситель - [7]

— Это поможет продавать яблоки, — шепнула мне на ухо Мэри Мэй.

Я тут же закивала головой:

— Конечно, сэр, вы можете меня сфотографировать, но только вместе с моими друзьями.

Мэри Мэй взвизгнула от восторга. Дэви нахмурился, когда я просунула руку ему под локоть. Свободной рукой я продолжала держать плакат, но Мэри Мэй взяла его у меня.

— Я подержу плакат, а ты продемонстрируй наличные, — подсказала она шепотом.

— Отличная идея! — Я выудила пачку банкнот из кармана комбинезона и подняла их повыше над головой.

Фотограф-хиппи расхохотался и принялся щелкать затвором.

В следующее воскресенье тысячи людей увидели нашу цветную фотографию на первой странице газеты «Жизнь в Дикси».

Я не рассказывала маме о фотографе — в округе Чо-чино хорошие девочки с хиппи не разговаривают. Но когда люди собрались за обедом после церкви, каждый принес с собой номер газеты. Мама работала в ресторанчике, обслуживая толпу желающих получить ленч, и пока ничего не заметила. Я, Мэри Мэй и Дэви сгрудились на кухне и обменивались тревожными взглядами. Снимок человека мог появиться в газете Атланты только в случае его крайней порочности или увлечения политикой, что для многих было одно и то же.

— Дорис Сетти Макгиллен, ну-ка посмотри сюда! Ты что, ослепла и оглохла? — обратилась одна из посетительниц к моей маме, со смехом подняв повыше газету. — Твоя дочь решила прославиться и ничего тебе не сказала. Что у этого ребенка на уме?!

Мама остановилась посередине ресторана. Ее ловкие руки удерживали стопку грязной посуды, на голубой форме официантки застыли пятна от сметаны. Длинная рыжевато-каштановая коса упала на грудь, когда она нагнула голову, чтобы рассмотреть мою фотографию в самой большой газете штата. Она прочитала подпись, беззвучно шевеля губами. «Жизнь прекрасна для сладкой Хаш Макгиллен».

Мама выглядела совершенно сбитой с толку.

— Я по уши в дерьме, — прошептала я. Мэри Мэй ойкнула. Дэви обнял меня за плечи.

— Я врежу любому, кто назовет тебя сладкой!

Я прижалась к его теплой руке и изо всех сил всматривалась в лицо матери. Очень медленно она подняла голову. Соус закапал с тарелки на ее белые теннисные тапочки. Она смотрела на разглядывающих ее и улыбающихся, по-воскресному принарядившихся соседей, которые имели возможность позволить себе воскресный обед в ресторане.

— Я не слепая, — громко сказала она. — Я вижу, что господь послал мне дочь, которая умеет продавать яблоки. Она Пятая Хаш Макгиллен, и она отрабатывает свое имя. Я уверена, вы все еще увидите, что наши яблоки прославят этот округ. Держу пари, что моя Хаш сделает это. — Мама помолчала. — А теперь прощу прощения, я должна наорать на нее и оттаскать за волосы.

Все засмеялись и зааплодировали. Я вспыхнула. Они, кажется, решили, что надо мной можно потешаться? Ничего, я вырасту и стану очень богатой назло всем! Они вынуждены будут принимать меня всерьез.

В тот день мы с мамой долго сидели в нашей гостиной. Перед нами на столе стояла фотография папы в рамке и лежала газета с моей фотографией. Мама качала Логана на коленях. Она выглядела не сердитой, а всего лишь озадаченной, и у меня в груди начал разгораться огонек надежды на прощение. Он согревал меня, словно мятный бальзам, которым мама растирала меня, когда я простужалась. Я уткнулась носом ей в плечо. От нее пахло грудным молоком, яблоками и «Мальборо».

— Я знаю, что я странная, — пробормотала я. — Все так говорят…

— Ну-ну, — покачала головой мама.

Она притушила сигарету и подняла майку, чтобы Логан мог сосать ее правую грудь. При этом она переводила взгляд с фотографии папы на мой снимок, а я наблюдала за ней. Маме было всего двадцать шесть лет, но ее темные глаза смотрели устало. Вы бы сразу разглядели в ней индейскую кровь по ее высоким скулам и твердому рту. Она могла выругаться, когда думала, что я не слышу, пила пиво, когда считала, что я уже сплю, шлепала меня или больно щипала за руку, если считала, что я заслуживаю наказания. Она пела соло в нашей крохотной евангелистской церкви, молилась, как священник, и работала, как лошадь, чтобы у нас была еда. Она горевала по отцу, а сейчас была явно напугана.

— Вчера, когда ты была на работе, — осторожно начала я, следя за ее реакцией, — я заработала еще сорок два доллара, продавая яблоки у дороги.

Я достала свой заработок из кармана и положила на стол банкноты и монеты. Мама открыла было рот и тут же закрыла. По ее лицу потекли слезы.

— Я не хочу, чтобы мои дети попрошайничали у дороги. Я сама хочу достойно содержать вас.

— Я не попрошайничала! — воскликнула я и крепче прижалась к ней. — Ма, я хочу тебе кое-что сказать. Я просто создана для того, чтобы продавать яблоки. Я знаю, что сумею. Потому что у меня… сахарная кожа.

Сахарная кожа… Многие люди говорили, что сахарная кожа — это выдумка Макгилленов, которой они в годы былого расцвета приукрашивали свои легенды. Но старики в моей семье не сомневались, что это дар божий и что все женщины, носившие имя Хаш до меня, были им наделены.

Мама глубоко вздохнула:

— Ты проверила?

— Да. И не один раз. Я не хотела пугать тебя, поэтому ничего не говорила.

— О боже, тебя могли закусать до смерти!