Змей-искуситель - [101]

— Вы? Да вы самая отважная женщина из всех, кого мне приходилось встречать!

— Не так много отваги нужно для того, чтобы превратиться в саркастичную стерву, которая стремится всех контролировать. Я отлично сознаю, какой стала. И не слишком собой довольна. — Эдвина подняла крышку с горшочка, отложила ее в сторону и осторожно достала два коричневых сморщенных гнилых яблока. С минуту она смотрела на них, потом аккуратно положила на стол. — К несчастью, судя по всему, ни вы, ни ваш сын, ни ваши яблоки не намерены высыхать и испаряться. Поэтому я приняла вашего сына. Я сделаю все, чтобы заставить его обожать меня, Ала и всю нашу семью. Он и в самом деле хороший молодой человек. Я буду рада завоевать его уважение и поддержку. Кто знает? Дэвис может почувствовать себя более своим в нашей семье, чем в своей собственной. Подозреваю, что у него с нами очень много общего. Интеллект, образование, утонченный взгляд на мир…

— Вам меня не запугать этими вашими угрозами! Я с моим сыном прошла через ад. Мы соединены навеки.

Эдвина напряглась.

— Почему мне не угрожать вам так, как вы угрожали мне? Вы украли мою дочь. Вы никогда по настоящему не хотели, чтобы она помирилась с отцом и со мной.

— Это ложь, и вы об этом знаете. Вы предали ее доверие, а Эдди удивила вас тем, что оказалась такой же упрямой, как и вы. Вы просто не хотите признать, что провалились. Быть матерью — значит половину времени извиняться за то, что сделаешь не так, а вторую половину снова делать все не так. Вы должны усвоить это уравнение.

— Это вы настроили ее против меня! Вам почти удалось превратить ее в жительницу гор. Она вернулась домой с комбинезоном в чемодане. Эдди полюбила музыку кантри и яблочные пончики. Она обожает вас. Вы, оказывается, блестящая, добрая, сильная, щедрая. «Хаш делает это, Хаш говорит так» — после ее возвращения я только это и слышу. Вы у меня в долгу. Я хочу вернуть любовь моей дочери.

— А я хочу получить назад моего сына. На это потребуется время, но я подожду. А пока я хочу, чтобы вы и все ваши оставили в покое душу Ника Якобека. Из-за вас его вчера едва не убили.

— О чем вы говорите?! Это вы погубили его душу в вашем маленьком яблочном раю! Проведя несколько месяцев в вашем обществе, он явно расхотел жить. С чего бы еще ему было идти навстречу человеку-бомбе? Если бы требовалось защитить невинных прохожих, я бы его поняла. Но там никого не было.

— Нет, были. Во-первых, этот несчастный сума-сшедший. А во-вторых, сам Якобек. Они оба — случайные прохожие в темных закоулках человечества. Если бы Якобек позволил охранникам застрелить этого человека, он бы почувствовал себя виноватым. Он бы действительно стал хладнокровным убийцей, каким его называют. Вы и сами всегда его таким считали, так что не говорите мне…

— Я считала Николаса хладнокровным убийцей?! Вы потеряли рассудок, не иначе! О чем вы говорите?

— О том случае в Чикаго. Когда он убил человека у вас на глазах. Джейкоб видел выражение вашего лица. Вы никогда больше не были с ним прежней. Вы испугались его.

— Господи! Так вот что он подумал… — Эдвина опустилась на край стола, прижав руку к горлу. — Поверьте, в ту минуту я боялась всего мира, но не его!

— Джейкоб этого не знал. Тогда он чувствовал себя дьяволом на этой земле, средоточием зла. Особенно после того, как Ал назвал его поступок самозащитой. Он думал, что Ал его стыдится.

— Боже мой, Николас…

— Я ничего у него не отняла и не делала ничего такого, чтобы ему захотелось расстаться с жизнью. Я просто… слушала его. Возможно, никто раньше не давал ему возможности выговориться, или он доверяет мне больше, чем комулибо другому. Потому что я не сужу его. Я его люблю.

Эдвина уставилась на меня:

— Вы — что?

— Не беспокойтесь. Я понятия не имею, любит ли он меня. И прельщает ли его перспектива остаться со мной, с моими двумястами акрами яблонь, кучей сумасшедших родственников и с моей испорченной репутацией.

Эдвина встала.

— Уверяю вас, Николас не создан для того, чтобы стать фермером.

Она крепко сжала губы и, хмурясь, смотрела куда-то мимо меня отсутствующим взглядом. Я поняла, что она меня не замечает, и почувствовала себя оскорбленной. Я почувствовала, что она, вероятно, права, когда говорит, что Якобек не захочет остаться со мной и моими яблоками. Но я также почувствовала, что настало время сделать последнее заявление. «Пора в бой», — услышала я шепот Большой Леди. Я взяла гнилое яблоко со стола Эдвины.

— Эдвина, — сказала я спокойно, — вы должны принять крещение от древа жизни Макгилленов.

Я швырнула яблоко — гнилое, коричневое, вонючее яблоко, — и оно расплющилось о лацкан ее светлого кашемирового делового костюма.

Она даже не моргнула. Крепкая женщина. Я восхищалась ею. А потом первая леди схватила второе яблоко, занесла руку и бросила его в меня. На моем блейзере спереди расплылось грязное пятно.

— И вы тоже!

Мы обе были в ужасе — женщины всегда так выглядят после того, как были предельно откровенны друг с другом.

И я ушла.

* * *

Он лежал такой бледный, такой тихий… Я сидела возле постели Якобека и смотрела, как он спит, словно накачанное наркотиками раненое животное. Он даже не знал, что я рядом. Я беззвучно плакала и держала его за левую, искалеченную руку.