Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии - [37]

Во дворе перед храмом был закопан труп ребёнка, обставленный склянками с ядом, а над могилой по периметру гроба воткнуты свечи. Кукурузной мукой был изображён каббалистический знак, связующий захоронение с алтарём. На земле нарисовали копию гроба, разделив её крестом. В каждом углу рисунка был начертан символ демона смерти. Марсель перелил противоядие в бутылку из-под рома, и поставил так, чтобы дно было в могильной земле, а горлышко смотрело в небо.

Любопытная деталь – если в состав отравы входят вещества, чья активность хорошо известна фармакологии, то формула антидота не представляет интереса. Большинство её ингредиентов либо химически инертны, либо их «ядовитое» количество ничтожно. Важно также отметить, что способ его применения явно говорил об отсутствии прямой связи с оживлением зомби. Им пользовались лишь после появления симптомов зомбирования, как обычной мазью. Цель противоядия – не вызволение жертвы из объятий смерти, а всего лишь приостановка действия отравы, осуществляемая постепенно, по особому графику. Если о жертве известно, что с момента отравления прошло не более пятнадцати суток, ей просто выписывают антидот. Но если времени прошло больше, нанесение противоядия сопряжено с более сложной церемонией, включающей символическое погребение живьём. Иными словами, в серьёзном случае исцеление зависит не от лекарства, а от веры в ритуал. Эффективный препарат ещё не создан, а то, что нахимичил Марсель, играет явно символическую роль. Да он и сам этого не отрицал. Его противоядием была магическая сила.

Проработка новых сведений прояснила представление водунистов об отраве. Клайн и англичане-телевизионщики понимали противоядие слишком буквально, как субстанцию, гарантирующую возвращение к жизни. Подобные выводы выглядят небезосновательно с точки зрения линейной логики (ей вполне отвечала моя первоначальная «калабарская гипотеза»), которая никак не работает в духовном мире Гаити. Я попросил Марселя назвать мне сильнейший яд. Сильнее нашего, ответил мне колдун, сильнее и опаснее человеческих останков может быть обыкновенный лайм, если его приготовит по всем правилам колдун-бокор. По словам Марселя и многих других хунганов, с которыми я беседовал, если несорванный плод рассечь поперечно, на ветке останется вторая его половина, чей сок к ночи станет смертельным ядом. А отрезанная часть, перенесённая в храм, превратится в равное по силе противоядие. Смысл притчи предельно ясен. То, что осталось на ветке, воплощает неукротимую и смертоносную стихию, а отсечённая часть, попадая из хаоса дикой природы на сакральную территорию храма, обретает целебные свойства. Так же и в самом человеке соседствуют добро и зло, и лишь его вмешательство в силах, как в случае с лаймом, раскрыть потенциал обеих энергий в полной мере. Похоже, что для водуниста не существует каких-то незыблемых абсолютных начал мироздания. За равновесие космических сил отвечает только хунган, пропуская их через себя самого. То есть мировоззрение гаитянина регулирует человек, в чьих силах спасти жертву отравления. Стало быть, и при сотворении зомби главную роль играет не вещество, а человек.

Погоня за отравой и противоядием отняла уйму времени, срок моей командировки подходил к концу, меня заждались в Кембридже. Но именно в эти последние дни произошло одно любопытное и знаменательное событие.

Однажды в полдень к нам с Бовуаром подошли двое в форме оккупационных частей США сорокалетней давности. Члены полуофициальной организации с армейским уставом, конного клуба из городка Дедюн в долине Артибонит – якобы потомки разбойников колониальной эры, чьи клинки отбивали на лету вражескую пулю. Организация была военизированная, в неё входили како – ветераны сопротивления американцам в не столь отдалённое время. Подвиги партизан везде обрастают легендами. Согласно одной из них, како похитили и обратили в зомби командира американских морпехов. И по сей день жители долины Арбитонит славятся своей агрессивной независимостью.

Те двое, узнав о влиятельном положении Бовуара в столице, ходатайствовали о том, чтобы он устроил показательные выступления чёрных джигитов перед президентом. А для Бовуара они предлагали на следующей неделе сделать частный показ в Дедюне.

За день до моего отъезда мы прибыли к месту назначения, где нас встретило более полусотни всадников. По американским меркам лошадки были невелики, но выносливы, и сами наездники выглядели внушительно. Во время застолья я обмолвился о своём увлечении верховой ездой, что было воспринято атаманом как готовность принять участие в джигитовке. Через несколько минут я уже сидел верхом на видавшей виды кляче. Вожак спросил Бовуара, надо ли держать мою лошадь под уздцы, когда мы уже ускакали со двора. Убедившись, что я управляю конём как следует, мои соперники поскакали галопом, а пешие тем временем подбадривали меня, крича вслед: «лихой, по-нашему!»

– Ваш друг, должно быть, родился у нас в саванне, – сказал Бовуару атаман, – Пришли поглядеть, как мы скачем, да ещё и удалого ездока с собой взяли!

Потом добавил:

– А сейчас мы проверим его на беговой.