Разбудил его хриплый голос Абулетеса, поднимавшегося по скрипучей лестнице:
— Конан у нас теперь важная птица, но раз уж, как ты говоришь, дело спешное, то вот его комната. Если он спит, будить не советую, а то как бы он тебя не зашиб — уж больно ты хлипкий!
Дверь приоткрылась, и Абулетес просунул в щель свою хитрую рожу:
— Ну, что я говорил? Конечно спит! Как пришел рано утром, так с тех пор и дрыхнет. А солнце-то ведь давно за полдень перевалило!
Тут дверь резко распахнулась, и Абулетес пулей влетел в комнату — явно от хорошего пинка. Следом за ним не торопясь вошел мальчишка в рваном плаще и немыслимой пастушьей шапке, надвинутой на самые брови. Лицо его было все перемазано сажей. Твердым голосом, не допускавшим возражений, он приказал:
— Кувшин воды, кувшин вина. И что там у тебя на вертеле? Барашек? Быстро неси сюда! Да помалкивай!
Золотая монета мелькнула в воздухе, и лицо Абулетеса, побагровевшее было от ярости, расплылось в широкой улыбке:
— Сейчас принесу, молодой господин! Конан, бездельник, просыпайся скорей, к тебе приятный гость! — И, пятясь задом, он выскользнул из комнаты, аккуратненько прикрыв дверь.
Конан лежал на спине, подложив руки под голову, и с любопытством разглядывал незнакомца. Во всем его облике чудилось что-то очень знакомое, но Конан мог поклясться, что не встречал его ни на базаре, ни в харчевнях. Чудной парнишка! Одет в такое рванье, какое не всякий нищий на себя напялит, а держится как господин-Мальчишка между тем отошел к окну, стараясь не смотреть на Конана. Так они и молчали, пока Абулетес не притащил кувшины и блюдо с барашком. Он хотел было остаться и поболтать — любопытство, как-никак, было его второй натурой, — но, подталкиваемый сзади крепким коленом, поспешил убраться. Мальчишка задвинул засов, взял кувшин с водой и принялся старательно смывать с лица сажу. Когда он вытерся полой плаща и скинул грязную шапку, Конан, до сих пор с интересом глядевший на все эти приготовления, так и подскочил на ложе: перед ним стояла Деянира, бледная, измученная, но от этого еще более прекрасная. Она обессиленно склонила голову ему на руки и разрыдалась. Конан гладил ее по рассыпавшимся волосам, не представляя, что сказать в утешение.
Деянира, однако, вскоре успокоилась, вытерла слезы, кое-как подобрала волосы и попросила:
— Налей мне вина. С утра маковой росинки во рту не было, умираю от голода. Сейчас поем и все тебе расскажу.
Ее глаза лихорадочно блестели, она вся дрожала, и Конан поспешил наполнить кубок.
Несколько глотков вина и кусок ароматного жареного мяса сделали свое дело: щеки Деяниры снова окрасились румянцем. Здесь, рядом с Конаном, она чувствовала себя в безопасности.
Вдвоем они быстро покончили с барашком и допили вино. Прижавшись к широкой груди киммерийца, Деянира начала свой рассказ — издалека, с самого детства. Конан узнал, что, когда она была маленькой девочкой, ее похитила колдунья, знаменитая Кханда. Это имя было ему знакомо, и он очень удивился:
— Постой, постой! Кханда, говоришь? Я еще совсем мальчишкой слышал истории про какую-то Кханду. Но ведь это было очень давно, когда жили деды наших отцов!
— Да, это она. Смерть обходит ее стороной, но со старостью ей никак не справиться. И вот она хочет меня… меня…—
Голос ее задрожал, слезы снова потекли по щекам. Немного успокоившись, Деянира продолжала:
— Давно, еще в детстве, она в шутку научила меня одному-единственному заклинанию, с помощью которого я превращалась в бабочку. Но она сказала — с этой своей мерзкой ухмылкой,— что бабочку может склевать любая птица, и я боялась его произносить. Потом она забыла об этом, а я помнила и все думала: вдруг оно мне когда-нибудь пригодится?.. И вот сегодня…
И Деянира, вздыхая и всхлипывая, поведала Конану, что, оставшись утром одна, стараясь преодолеть страх и беспокойство, лежала и рассматривала лепной узор на стене, который уходил почти под потолок. И вдруг она обнаружила, что одной маски, той, что прямо напротив ложа, нет, а на ее месте чернеет дыра. Там, за этой стеной, находилась комната колдуньи. Деянира вскочила и на цыпочках подбежала к стене. Из отверстия доносилось тихое бормотание, изредка прерываемое зловещим смехом. И тут Деянира решилась на отчаянный шаг. Не долго думая, она шепотом произнесла заклинание и крошечной бабочкой порхнула к отверстию. Несколько взмахов легких крыльев — и вот она уже сидит на стене старухиной комнаты, слившись с темной тканью драпировок.
Старуха стояла у высокого стола, заваленного толстыми полуистлевшими книгами, свитками, пластинками из красной глины. На середине стола, светясь, лежали три жемчужины. Это с ними беседовала старуха, взволнованно жестикулируя.
— …И еще — корень лиморы,— говорила она.— Вот он, здесь, совсем свежий — всего годков пять, как я его выкопала в Карпатских горах. Лишь раз в двенадцать лет он дается в руки, и я его отыскала! О Подземные Боги! Еще одна ночь — и я снова буду молода! И тогда уже старость не посмеет коснуться меня своим иссушающим ветром! Вот сердце рыжего коня… Азимандр, простофиля, ты преподнес мне хороший подарок!..— Старуха расхохоталась, и драпировки заколыхались, как будто в комнату ворвался ураган. — Не забыть бы только накопать цветущих трав да свежих кореньев, а остальное все есть. Да, есть. То есть будет! Конан прибежит сюда на закате и принесет мне тебя, четвертая жемчужина! А самое главное — всегда под рукой! Деянира, детка, насладись последней ночью своей молодости—и прощай! От тебя даже вздоха не останется! И твой варвар будет здесь, со мной… А потом… Потом весь мир снова заговорит обо мне, прекрасной Кханде!
