Змеиное гнездо - [16]

Лутый задохнулся, хотя даже не успел понять – ниже некуда. Над ним – нечеловеческая тяжесть камня и самоцветных чертогов. Он увидел необъятную яму, в которой могло бы пропасть несколько деревень: со дна поднимались языки белесого пара. Яму окаймлял участок породы, достаточно широкий для того, чтобы по нему одновременно прошла пара человек, не соприкоснувшись плечами. Стены над дорогой были изрыты ходами, напоминавшими соты в улье, – в этих норах сувары добывали самоцветы. Своды зала подпирали мощные колонны с гроздьями лампад. Над самой пропастью нависал деревянный настил – для того, кто пожелал бы оценить работу рудокопов.

– Ну уж нет. – Лутый мертвенно побледнел и взглянул на слуг сверху вниз. Он до сих пор мялся у входа в зал. – Я туда не пойду. Ничего не стоит сорваться вниз!

Его, конечно, заставили. Побили так, что заплыл единственный глаз – Лутый дорожил им и быстро сдался. Он понимал, что суварам ничего не стоит убить его. Пускай его пальцы полезны, драконьи слуги давно приноровились справляться сами – Лутый догадался, что удобен суварам как необязательное орудие. И, в конце концов, Сармату привезут еще десятки пленных после него.

Отныне Лутый работал здесь. Пока он не знал, что Котловина – это чрево Матерь-горы. В бездонной яме перекатывался глубинный жар, возле которого, будто плоды, вызревали прекраснейшие из минералов. Пестрое собрание самоцветов: прозрачные рубины, напоминавшие пелену драконьих век, изумруды зеленее мшистых берегов и алмазы светлее воды… Лутый трудился вместе с суварами, сутками пропадая в рудных норах. Он чувствовал себя частью оживленного улья и не знал, какой из дней окажется для него последним: поначалу пропасть пугала его. Затем страх притупился, и это было дурно. Однажды Лутый поймал себя на мысли, что забыл об осторожности. Он спал у самой ямы, выплевывающей горячий пар, но ощущал себя слишком усталым, чтобы чего-то бояться.

«Неправильно, – твердил он, засыпая. – Так не должно быть. Я мечтаю лишь о еде и сне, хотя должен желать свободы». Но на это не оставалось сил. «Неправильно, – твердил на следующий день. – Если я потеряю жажду жизни, я умру. Не станет цели – не станет и меня».

Когда Лутый проснулся, то опрокинул в себя то, что плескалось в глиняной миске и называлось его пищей. Похлопал по шее ладонями, смоченными в мутной воде, протер лицо краем изодранной рубахи и поправил повязку над пустой глазницей. Он тяжело поднялся и, сгорбившись, поковылял к яме. В плену ему изменило даже его рысье зрение: Лутый не сразу заметил девушку. Она стояла к нему спиной, на настиле над Котловиной, и наблюдала за рудокопами, копошащимися в каменных сотах.

Лутый было решил, что это видение, возникшее из-за утомления и голода. Он моргнул несколько раз, ущипнул себя за худую руку, однако девушка не исчезла.

– Госпожа, – захотел крикнуть, но у него – боги, сколько он уже не говорил? – вырвалось только сипение. Лутый прочистил горло и зашагал быстрее, пригибаясь от болей в спине.

– Госпожа! – повторил он.

Девушка медленно повернулась в его сторону – не писаная красавица, но и не уродина. Она была одета в богатое платье, темно-зеленое с малахитовыми подтеками и желтым шитьем меж пуговиц. Широкие рукава – складчатые, с белыми прожилками, – колоколом сужались у запястий. Очелье мерцало изумрудами, а каштановая в рыжину коса, толстая, тугая, стекала чуть ниже плеч. У девушки было совершенно овальное лицо, и шею скрадывал узкий ворот платья. Глаза под короткими черточками бровей – небольшие, крапчато-серые – глядели с удивлением.

– Госпожа! – Лутый задохнулся в кашле. – Ты, наверное, из драконьих жен.

Мысли мелькали в его голове. Хоть бы одну поймать за хвост.

«Рацлава, – решил Лутый. – Надо узнать про нее. Возможно, она выведет меня к Сармату».

– Скажи, не слышала ли ты о девушке с…

– Мне нет дела до драконьих жен, – оборвала незнакомка. Ее губы дрогнули, глаза потухли, но лицо осталось неподвижным. Точно каменным. – Не спрашивай меня об этих женщинах, раб. И не смей считать меня одной из них!

Если бы Лутого не сломил плен, он бы ловко вывернулся и искусно продолжил разговор, но сейчас лишь растерялся.

– Прости, госпожа, – пробормотал он. И спросил прямо, без всякого подхода: – Кто ты?

Он мог бы и не получить ответ, но получил. Видимо, незнакомку очень задело его сравнение.

– Меня зовут Бранка, – обронила она, вскинув курносый нос. – Я единственная ученица Эльмы-камнереза. А сейчас, раб, принимайся за работу, не то я велю суварам научить тебя послушанию.

Так оно и вышло – пленного вновь бросили в каменные соты.

«Очаровательно, – позже думал Лутый. – Словами не передать, до чего же очаровательно! У старика-мастера не ученик, а ученица». И в тот день, когда Лутый вгрызался киркой в породу, он почувствовал, как внутри, впервые за долгое время, всколыхнулось позабытое тепло. Безбрежно-золотое, медовое.

Сладкое предвкушение хорошей хитрости.

* * *

В его исхудавшее тело возвращался прежний лукавый Лутый. Этот Лутый не просто работал, ел и спал. О нет, он подобрал себе остро заточенный камешек, чтобы черточками под самой своей лежанкой отмечать, сколько раз ему посчастливится проснуться. Лутый почти не умел считать, но так хоть соображал, как много времени утекло. Прежний Лутый не просто орудовал киркой, но и наблюдал за суварами. Внимательны ли они? Быстры или неповоротливы? Как утечь из-под их взгляда? Что заставит их обернуться? Так Лутый и выяснил: сувары плохо видели боковым зрением. Резво поднимали головы, чтобы разглядеть то, что творилось выше их роста, только поворачивались не так поспешно, как могли бы. Они были послушными слугами и отменными мучителями, но никудышными смотрителями – по крайней мере, для того, кем раньше был Лутый. А ведь до Матерь-горы Лутый слыл ужасно увертливым!