Злые вихри - [60]

Михаилъ Аникѣевъ простодушно усмѣхнулся.

-- Зачѣмъ же ты меня спрашиваешь,-- сказалъ онъ:-- когда самъ ужъ и отвѣтилъ на этотъ вопросъ? Ты правъ, я никогда до сихъ поръ не думалъ о старости... и вообще я какъ-то никогда не строю никакихъ плановъ...

-- Все это прекрасно,-- перебилъ его братъ:-- но такимъ отношеніемъ къ жизни вотъ ты поставилъ себя въ очень скверное положеніе... Впрочемъ, можетъ быть, мнѣ невѣрно передавали... Неужели въ самомъ дѣлѣ ты совсѣмъ разорился, и Снѣжково того и гляди погибнетъ?

Тѣнь глубокаго унынія разлилась по лицу Михаила Александровича. Всѣми усиліями воли онъ отгонялъ отъ себя эти мысли; но онѣ все же возвращались время отъ времени и томили его не мало. Сначала онъ искалъ, не на дѣлѣ конечно, а въ разсужденіяхъ съ самимъ собой, исхода изъ своего все ухудшавшагося положенія. Однако, какъ онъ ни перевертывалъ дѣло, исхода никакого не оказывалось. Тогда онъ рѣшилъ, что помочь себѣ не въ состояніи и что остается одно: плыть по теченію.

Что-нибудь непремѣнно случится, что-нибудь совершенно неожиданное. И это неожиданное непремѣнно, такъ или иначе, окажется самымъ лучшимъ и единственно-возможнымъ исходомъ.

Онъ доходилъ иной разъ до того, что даже съ интересомъ и любопытствомъ, какъ зритель, ожидалъ, когда же, наконецъ, поднимется занавѣсъ и какого рода будетъ этотъ спасительный deus ex machina...

Но эти все же не мѣшало ему въ другія минуты понимать всю нелѣпестъ своего отношенія къ дѣлу и своихъ фаталистическихъ ожиданій. Тогда имъ овладѣвало уныніе, доходившее почти до отчаянья, и онъ старался забыться, уйти въ иной міръ, въ міръ художественныхъ образовъ и гармоніи.

А въ послѣднее время онъ былъ полонъ почти исключительно однимъ -- Соней, такъ что все остальное отошло на задній планъ и ужъ не томило.

-- Твои свѣдѣнія о моихъ дѣлахъ вѣрны,-- рѣзко произнесъ онъ:-- я разоренъ совсѣмъ, окончательно, безнадежно... Но говорить объ этомъ и скучно, и тяжело... Ну, что тебѣ за охота! Потолкуемъ о чемъ-нибудь болѣе... общеинтересномъ.

Николай Александровичъ прищурилъ глаза, сдѣлалъ серьезное, даже строгое лицо и спокойно заговорилъ:

-- Я очень хорошо понимаю, что такой разговоръ не можетъ быть тебѣ пріятенъ, только я, вѣдь, не изъ пустого любопытства его началъ. Есть два пункта, которые я бы очень хотѣлъ выяснить... Первое: скажи мнѣ, пожалуйста, неужели ты не можешь, хотя бы въ виду того, что у тебя есть дочь, приняться за какое нибудь дѣло?..

-- То-есть, какъ это дѣло?-- перебилъ его Михаилъ Александровичъ, еще болѣе блѣднѣя.-- Если я не присяжный ученый, не чиновникъ, не промышленникъ, а музыкантъ и пѣвецъ, то кѣмъ же я могу быть, какъ не пѣвцомъ и музыкантомъ?..

Николаи Александровичъ повелъ плечомъ и презрительно усмѣхнулся.

-- Если-бы музыка и пѣніе были твоею дѣятельностью, карьерой, я бы молчалъ, да и ты не находился бы въ такомъ положеніи. Но, вѣдь, ты -- диллетантъ, ты баринъ, и твои таланты, твое искусство не приносятъ тебѣ ни гроша. Давай концерты, поступай на оперную сцену, собирай деньги и рукоплесканія, тогда ты будешь правъ... Послушай, Миша, вѣдь, я все же тебѣ не чужой и, ей-Богу, добра тебѣ желаю... Оставимъ въ сторонѣ твою музыку и пѣніе. Эти твои таланты, вѣдь, не мѣшали тебѣ отлично учиться и кончить университетскій курсъ. Конечно, ты имѣлъ достаточно времени забыть все, что зналъ въ университетѣ, но все же ты себя считаешь образованнымъ человѣкомъ, и разъ что отъ прежнихъ пятнадцати тысячъ годового дохода ничего не осталось, а надо воспитывать дочь,-- ты, прости меня, не имѣешь никакого права бить баклуши, ровно ничего не дѣлать и только пѣть и играть для собственнаго удовольствія и для удовольствія своихъ близкихъ знакомыхъ!

Въ первое мгновеніе Аникѣеву захотѣлось закричать брату, что онъ вовсе не намѣренъ съ нимъ разговаривать о такихъ предметахъ и не желаетъ выслушивать отъ него никакихъ нотацій.

Но онъ тотчасъ же подавилъ въ себѣ приступъ злобы и раздраженія. Вѣдь, въ словахъ Николая такъ много правды, а ложь, въ нихъ заключающуюся, не докажешь никакимъ образомъ.

Не одинъ Николай, а и всѣ скажутъ то же самое, въ глазахъ всего свѣта онъ, Аникѣевъ, несчастный художникъ, диллетантъ, играющій и поющій для собственнаго удовольствія, бездѣльничающій, весь вѣкъ бьющій баклуши. А теперь, надѣлавъ столько глупостей и раззорившись, бить баклуши, когда есть Соня, противно и преступно!

Ноющая, давящая боль охватила сердце Аникѣева, и онъ, тяжело дыша, расширившимися глазами глядѣлъ на брата, не въ силахъ будучи говорить и не зная, что сказать.

Въ его мозгу повторялись, будто выстукивались только эти слова: «ты не имѣешь никакого права бить баклуши!»

XXXVI.

Да развѣ онъ бьетъ баклуши? Развѣ онъ всю жизнь только и дѣлалъ, что билъ баклуши?..

Конечно, бываютъ дни, и теперь вотъ ихъ много, когда все изъ рукъ валится, теряется интересъ ко всему въ мірѣ, когда часы проходятъ въ туманѣ, среди отвратительнаго кошмара и ни одной свѣжей, опредѣленной мысли не укладывается, не удерживается въ головѣ.

Только, вѣдь, это -- дни, а не мѣсяцы, не годы...

Нѣтъ, жизнь прошла не въ бездѣлья! Онъ никогда не былъ лѣнтяемъ, и съ дѣтскихъ лѣтъ въ немъ кипѣла, не ослабѣвая, а все увеличиваясь, страстная жажда знанія. Мысль работала постоянно, требовала себѣ пищи. Міръ образовъ и гармоніи не удовлетворялъ, онъ былъ лишь большой потребностью, самою насущной, но, во всякомъ случаѣ, одной изъ многихъ потребностей, дѣйствовавшихъ во внутренней его жизни.