Злые вихри - [61]

На постоянныя, усидчивыя, строго опредѣленныя занятія онъ былъ мало способенъ. Онъ вообще не любилъ жить по звонку. Онъ весь состоялъ изъ порывовъ, самыхъ разнообразныхъ, но всегда сильныхъ, горячихъ, завладѣвавшихъ имъ всецѣло.

Почувствовавъ умственный и духовный голодъ, онъ накидывался на пищу, казавшуюся ему самою заманчивой, и насыщался ею жадно. Онъ мѣсяцъ-другой зарывался въ книги, читалъ, дѣлалъ выписки, приводилъ въ систему получаемыя знанія. Ему нерѣдко случалось цѣлыя ночи напролетъ просиживать за работой.

Потомъ порывъ проходилъ, наступали дни, недѣли видимой лѣни, ничегонедѣланья. Онъ какъ бы переваривалъ полученную умственную пищу, и это длилось до тѣхъ поръ, пока не выяснялся окончательный результатъ, не дѣлался послѣдній выводъ. Тогда готовился новый порывъ, но еще было неизвѣстно, привлечетъ ли онъ къ той же самой пищѣ, или потребуетъ чего-нибудь новаго.

Когда, въ первое время послѣ окончанія университетскаго курса, Аникѣевъ предался изученію музыки, онъ, живя то въ Россіи, то за границей, работалъ страстно и, въ концѣ-концовъ, получилъ прекрасное музыкальное образованіе. Онъ не только чудесно развилъ свой голосъ, не только достигъ совершенства какъ музыкантъ-исполнитель, но и сталъ большимъ знатокомъ исторіи музыки, серьезнымъ музыкальнымъ критикомъ.

Нѣсколько его статей, затерявшихся въ повременныхъ изданіяхъ, но высоко цѣнимыхъ немногими безпристрастными знатоками, доказали его познанія, самостоятельность и оригинальность. Къ тому же, онъ оказался вовсе не увлеченнымъ модными вѣяніями, и «музыка будущаго» не вызывала въ немъ преувеличенныхъ восторговъ. Онъ даже прямо заявлялъ, что подобные восторги страстныхъ поклонниковъ Вагнера и его школы часто происходятъ или отъ сознательной неискренности,-- боязно имѣть и высказывать свое собственное мнѣніе, или, просто, отъ непониманія.

Статьи его, при своемъ появленіи, вызвали полемику, и онъ тотчасъ же раскаялся, что ихъ напечаталъ. Онъ не любилъ спорить, а печатный споръ, особенно при нашихъ журнальныхъ пріемахъ, былъ ему просто противенъ. Онъ продолжалъ время отъ времени писать о музыкѣ, только ужъ ничего не печаталъ.

Его увлекали также естественныя науки. Нѣсколько лѣтъ, съ присущимъ ему жаромъ, онъ занимался антропологіей и біологіей. Когда ему приходилось, случайно, и въ Россіи, и въ западной Европѣ, разговаривать съ настоящими учеными -- они непремѣнно изумлялись его большимъ и разнообразнымъ познаніямъ. Эти познанія особенно поражали ихъ въ свѣтскомъ человѣкѣ, не имѣющемъ ровно никакихъ претензій...

Такимъ образомъ, оказывалось, что онъ вовсе не былъ лѣнтяемъ, только онъ работалъ не на показъ, а для одного себя, даже никогда и не подумавъ о томъ, что его всѣ считаютъ, и непремѣнно должны считать, тунеядцемъ.

Чувствуя свою жизнь неудавшейся, будучи, опять-таки вопреки общему мнѣнію, очень несчастнымъ и много страдавшимъ человѣкомъ, Аникѣевъ пуще всего дорожилъ своимъ единственнымъ благомъ -- независимостью, свободой передвиженій, отсутствіемъ привязи къ одному и тому же мѣсту, къ одному и тому же обязательному занятію.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, обезсиленный пиленіями своей жены, отъ которыхъ некуда было дѣваться, онъ чуть было не связалъ себя службой. Но все же, въ послѣднюю минуту, понялъ, что такая жертва чрезмѣрна, и отстоялъ свою свободу.

Теперь же вотъ пришло черное, безнадежное время, и братъ, воплощающій въ себѣ всѣхъ, снова поднимаетъ ужасный вопросъ. До сихъ поръ можно было отдѣлываться отъ этого вопроса, возражать. Теперь нѣтъ никакихъ возраженій, приходится соглашаться со всѣми, потому что они правы.

И онъ весь застылъ и внутренно съежился, какъ человѣкъ, ожидающій неотвратимаго удара, смирившійся подъ его неизбѣжностью.

-- Если-бы ты пришелъ и предложилъ мнѣ какое-нибудь дѣло,-- медленно выговорилъ онъ:-- все равно какое, лишь бы оно порядочно оплачивалось, я взялъ бы его съ благодарностью.

Николай Александровичъ поднялся съ кресла и прошелся по комнатѣ.

Глаза его загорѣлись и забѣгали. Вся зависть, которую онъ съ дѣтства чувствовалъ къ талантливому брату, любимцу матери, баловню женщинъ, къ этому «сладкопѣвцу» и «Сарданапалу» (онъ такъ издавна называлъ его) -- теперь была успокоена окончательно.

-- Наконецъ-то!-- весело воскликнулъ онъ:-- мнѣ только этого отъ тебя и надо! Я обдумаю и, при первой же возможности, постараюсь добыть для тебя подходящее мѣстечко. Только сразу, конечно, прядется удовольствоваться не-Богъ знаетъ чѣмъ... Ты ужъ будь благоразуменъ... въ нѣсколько лѣтъ, съ моей помощью, добьешься чего-нибудь и хорошаго... а теперь главное -- лишь бы прицѣпиться...

Михаилъ Аникѣевъ глядѣлъ на него внимательно и печально.

Самое худшее было въ томъ, что онъ очень ясно понималъ и чувствовалъ причину братней радости, его добродушія и внезапно проявившагося родственнаго чувства.

«Благодѣтелемъ моимъ хочетъ быть!-- мелькнуло у него въ головѣ:-- ну и пусть будетъ! Чѣмъ хуже, тѣмъ лучше!»

Николай Александровичъ продолжалъ.

-- Теперь, покончивъ съ первымъ моимъ пунктомъ, перехожу ко второму. Во сколько цѣнишь ты Снѣжково?

-- Почемъ я знаю!-- устало отвѣтилъ Аникѣевъ.