Злые вихри - [48]

-- Нѣтъ-съ, я еще не пьянъ,-- зашамкалъ онъ не своимъ голосомъ:-- я еще въ своемъ... то есть, умѣ, а только... тиранства, то есть вашего... терпѣть больше не намѣренъ... Обѣда то-есть нѣтъ и не будетъ, а пожалуйте мнѣ разсчегъ немедля, потому я человѣкъ вольный...

Аникѣеву такая сцена была не въ новость; но онъ всякій разъ смущался духомъ и чувствовалъ большую неловкость, когда его «дятелъ», вообще непьющій, вдругъ напивался и требовалъ разсчета. Онъ хорошо долженъ былъ знать, по прежнимъ примѣрамъ, что изъ этого ничего не выйдетъ; но все же пугался, какъ передъ нежданной бѣдою.

-- Ложись сейчасъ спать, протрезвись сначала, а ужъ потомъ и толкуй о разсчетѣ!-- строго сказалъ онъ.

Платонъ Пирожковъ не намѣренъ былъ сдаться.

-- Это вы только зря лежите да спите,-- тономъ грознаго упрека вдругъ пробасилъ онъ.-- Что мнѣ спать! Съ вами не поспишь... Измочалили вы меня всего, душу изъ меня высосали!.. Не баринъ вы, а... то есть... монстръ... кровопивецъ...

Аникѣевъ поспѣшилъ черезъ коридоръ въ переднюю.

Но «дятелъ», держась за стѣну, не отставалъ отъ него и убѣдительно басилъ:

-- Жалости въ васъ нѣту... что я вамъ, каторжникъ что ли достался... мало было здѣсь, то есть, тиранить... по заграницамъ таскали, таскали! Вѣдь, тамъ... у этого моря проклятаго... вѣдь, я, то есть, не разъ топиться собирался... Этакъ-то нельзя-съ... этакого закону нигдѣ не написано... Я, сударь, я завтра же на васъ градоначальнику жалобу подамъ... какъ вамъ, то есть, угодно.... а живого человѣка... души лишать... это... что-жъ такое!.. за это самое по закону отвѣтить можно!...

Голосъ его оборвался. Онъ сѣлъ на полъ и зарыдалъ.

Аникѣевъ поднялъ его, свелъ въ его комнату, повалилъ на постель и заперъ къ нему дверь на ключъ. Потомъ онъ прошелъ въ кухню, заперъ и тамъ дверь на лѣстницу, машинально переодѣлся въ спальнѣ и, наконецъ, вышелъ въ свою «музыкальную» комнату, слабо освѣщенную, изъ-за тяжелыхъ оконныхъ занавѣсей, послѣднимъ отблескомъ дневного свѣта.

Чувство глубокаго унынія и омерзѣнія засосало ему сердце. Онъ остановился посреди комнаты.

«И это жизнь! и это жизнь!-- повторялось въ его мысляхъ,-- Но развѣ можно такъ жить! развѣ можно выносить такую отвратительную, безсмысленную гадость!!.»

Въ передней едва слышно звякнулъ колокольчикъ. Онъ вздрогнулъ, прислушался и рѣшилъ, что это ему только послышалось.

Но вотъ опять слабое дребезжаніе, а потомъ уже совсѣмъ ясный звонокъ:

Онъ зажегъ свѣчу и, держа ее въ рукѣ, прошелъ въ переднюю, отперъ дверь.

Передъ нимъ маленькая, стройная женская фигура. Она подняла съ лица черную вуалетку,-- и онъ попятился, не вѣря глазамъ своимъ.

Это была княжна Хрепелева, хорошенькая Ninette.

XXVIII.

-- Какъ вы сюда попали, княжна? Кого вы ищете на этой лѣстницѣ?-- спросилъ онъ, соображая, что рѣшительно не имѣетъ никакого понятія о томъ, кто живетъ въ этомъ домѣ.

Княжна глядѣла ему прямо въ глаза своими большими синими глазами, и онъ читалъ въ нихъ дѣтское смущеніе и въ то же время не дѣтскую рѣшимость.

-- Я никого не ищу,-- тяжело переводя дыханіе, медленно проговорила она: -- я къ вамъ, Михаилъ Александровичъ, мнѣ очень надо васъ видѣть... можете вы принять меня?..

-- Ко мнѣ?

Онъ совсѣмъ растерялся, почтительно пропустилъ ее въ переднюю, заперъ дверь и не зналъ -- снимать ли съ нея шубку.

Но прежде чѣмъ онъ рѣшилъ этотъ вопросъ, она сама быстро сняла ее съ себя, такъ что онъ едва успѣлъ подхватить ее и повѣсить на вѣшалку.

-- Пожалуйте!-- говорилъ онъ все съ возраставшимъ смущеніемъ, вводя ее въ «музыкальную» комнату.

Княжна шла за нимъ робко, опустивъ глаза, и даже невольно прижала руку къ груди, такъ у нея, очевидно, билось сердце.

Онъ увидѣлъ, что въ комнатѣ значительно стемнѣло. Онъ зажегъ лампу и придвинулъ къ столу мягкое, удобное кресло.

-- Садитесь, княжна, вотъ сюда, здѣсь вамъ будетъ хорошо, а -- я весь къ вашимъ услугамъ...

Маленькая княжна сѣла, все не поднимая глазъ, и нѣсколько секундъ продолжалось неловкое молчаніе. Наконецъ, она взглянула на Аникѣева и улыбнулась. Но это была не вызывающая улыбка бойкой шалуньи, а жалкая улыбка, просящая о снисхожденіи и, въ то же время, полная настоящей грусти.

-- Боже мой, что вы должны обо мнѣ думать!-- вырвалось у нея, и онъ хорошо видѣлъ, что еще мгновеніе, какое-нибудь недолжное съ его стороны слово, невольное, не такъ понятое ею движеніе; и она зарыдаетъ.

-- Я ничего о васъ не думаю,-- тихо и почтительно сказалъ онъ:-- то есть, я думаю: вѣрно, съ вами случилось очень дурное, большая бѣда... и вамъ кажется, что я могу помочь вамъ... Если бы только я дѣйствительно могъ... располагайте мною... Я одинъ, намъ никто не помѣшаетъ, успокойтесь, скажите мнѣ все.

Онъ протянулъ ей руку, и въ глазахъ его засвѣтился отблескъ той нѣжности, съ какою онъ глядѣлъ на свою Соню. Она сжала его руку и вглядывалась въ его лицо.

-- Вотъ вы меня успокоили! Какъ я вамъ благодарна!-- уже новымъ голосомъ, оживляясь, воскликнула она.-- Когда мнѣ принесли сегодня утромъ вашъ адресъ изъ адреснаго стола, и я рѣшилась къ вамъ ѣхать, мнѣ это казалось очень легко... Но я едва не убѣжала дойдя до вашей двери... А когда вы мнѣ отворили... Боже мой, почему же я думала, почему я была увѣрена, что вы мнѣ именно сами отворите?!.. Когда вы мнѣ отворили, у меня голова закружилась, я едва не упала... Если бы вы иначе меня встрѣтили... но не могла же я въ васъ ошибиться!.. теперь я вамъ скажу все, все... затѣмъ и пришла... ничего не стану утаивать... Знаете... Я въ прошломъ году... j'ai commis un grand péché... я утаила на духу... но отъ васъ ничего не могу утаить, иначе, вѣдь, и нельзя, не стоитъ...