Злые белые пижамы - [96]

Обезболивающее не действовало. Сломанный зуб болел еще до того, как его верхушка отломилась, и боль не прекратилась, когда инъекция была сделана. С бором, занимавшим весь рот, на безжалостной неумолимо вгрызавшейся полноприводной установке, я попытался хныкать по-японски: «Itai», — слабо взывал я («больно»). Стоматолог уже не улыбался милостиво. На самом деле, на его лице была медицинская маска, и его усталые глаза не выразили никакого намека на сострадание, лишь мрачное намерение завершить работу. Это было как итог, в миниатюре, моей философии сэншусей: «В то самое время, когда вы думаете, что хуже быть не может, становится гораздо хуже», после сверления он взял в руки дымящийся кусок провода, который он с размаху запихнул глубоко в отверстие, чтобы в нерве не осталось никаких признаков жизни. АААААЙЙ!!!!

Всего я должен был посетить дантиста пять раз, чтобы вылечить тот зуб, но не одно из последующих посещений не было столь плохо, как первое. Когда я приехал, чтобы оплатить счет, осталось только слабое пульсирующее воспоминание. Я передал страховую карту Вилла, который был ближе мне по возрасту, чем Бен, и он записал данные, и был столь вежлив, что не возразил, что я был американцем, а не англичанином, которого обещала Сара. Он не запросил никакой дополнительной платы. Услуги японских дантистов общеизвестно дороги, а я получил эти услуги бесплатно. Я бодро улыбнулся и вышел. Все это было противно и таинственно, но это было второй частью моей философии «выживания»: «Ничто не длится вечно». Боль прошла. Я мог обучаться снова, не разжевывая перед этим несколько штук аспирина, и все это было бесплатно. Впоследствии я расспросил об этом нескольких японцев и все они были одинаково этим поражены. Возможно, Сара сделала какой-то тайный жест, но этого я так и не узнал.

Криса позабавило мое диаметрально противоположное отношение к Мастарду, но он почти не комментировал. По большинству поводов Крис сплетничал, притом очень самоуверенно, но по поводу курса он сознательно высказывался все меньше и меньше, дабы не обескураживать Бена и меня. В отличие от него Толстый Фрэнк не снисходил до этого. «Пол думает, что ты тупой», — доверился он. «Большое спасибо. Я очень хотел это услышать», — сказал я. За два месяца до этого, в сентябре, Толстый Фрэнк чувствовал, что Бен добился больших успехов, чем он. Они продолжали восхождение на гору Фудзи и Фрэнк унижал Бена до слез, не разрешая долговязому австралийцу отдыхать по пути к вершине. «Это иранский способ подняться в гору», — говорил Толстый Фрэнк.

Крис и Фрэнк должны были сдать свой тест на день раньше нашего. Они выполнили дзю вадза перед сэншусей, и хотя броски их были более сложны, чем наши, их движения не были текучими. Я осознал тогда, что курс был нужен для выявления динамики человеческого движения и применения этой динамики (в идеале) для разрушительного эффекта.

Чудесные аминокислоты могли стать привычкой, и я, чтобы добавить себе сил, выпивал каждое утро две чашки горячего сладкого кофе перед тренировкой. Я смог убедиться, почему кофеин был запрещен большинством спортивных организаций. После желудок чувствовал себя не очень хорошо, нервозно, но возбуждения было достаточно, чтобы дать мне толчок серьезно выложиться. Изначально, первый урок всегда был весьма утомителен, но теперь кофе давал мне достаточно сил, чтобы пересечь порог, порог напряжения, где усталость и медлительность не дают действовать дальше. Ценой тому было постоянное расстройство желудка, и эта цена казалась небольшой.

Я пристрастился к кофе, а не к более сомнительным пилюлям кофеина или Джолт X3, обогащенной кофеином коле, которая делала вас утомленным и раздраженным после шести часов бешеного сердечного ритма. Кофе казался приемлемым, вопреки злоупотреблению наркотиками.

За неделю до теста произошло два события, выбившие из колеи. Я растянул плечо и допустил одну и ту же ошибку, выполняя технику шесть или семь раз подряд.

Это случилось во время тренировки у Чида, где мы выполняли каждую технику в тачи (стоя) и сувари (на коленях). Техника была котэгаэши от двойного захвата запястья, где болевой замок на запястье позволяет вам бросить нападающего целиком. Мы делали это стоя на коленях и внезапно у меня случился провал в памяти — я не знал, что дальше делать. Чида, конечно, заметил. Класс полицейских и иностранных сеншусеев оставался неподвижным, в то время как он спокойно сказал мне повторить снова. Я испытал тот же самый провал в памяти. Кто-то, кажется, это был Ага, как я помню, вызвался помочь, в то время как я до последнего пытался понять, как сделать правильное движение. Чида не предложил никакой помощи, поскольку он знал, что эта техника мне уже знакома. После седьмой попытки я понял, как сделать это правильно. Держать весь класс так долго в этой последней стадии игры было глубоко оскорбительно. Остальные иностранцы раздраженно сторонились меня после того занятия, будто я мог принести им неудачу.

После я сидел в раздевалке один, переживая глубокий испуг, вошел Маеда-сан, «горилла». По-настоящему он никогда не нравился мне, однако он подошел ко мне и был искренне дружелюбен и заинтересован. «Вы в порядке?» — спросил он несколько раз. «Я в порядке», — сказал я. «Айкидо Ёшинкан — заботливое!» — сказал он, и мне следовало смеяться над этим. Было легко говорить с тем, кто относился к айкидо очень серьезно. Когда я его спросил, как он относится к продолжению занятий после курса, он фыркнул: «Вы, должно быть, дурачитесь!»