Злой пес - [26]

Здесь, на крыше старого колледжа, высившегося над Самарской, площадью Славы и почти всей округой, после того, как рухнули новостройки, секрет устроил еще пару лет назад. Сразу, как пропал Рубеж и в город потянулись гости. Те самые, приходившие с реки. Первый-то, чтобы все видеть, дядюшка Тойво соорудил в «Волге», старой гостинице почти на набережной, вернее, ее остатках. Почти всю ее как корова языком слизала в Волну и Войну, оставив выщербину, как у сломанного зуба, с правой стороны.

Здесь, рассматривая захламленную площадь, ему сидеть еще не доводилось. И это хорошо, с одного секрета два раза охотиться не стоило, вычислят, будут проблемы. Проблем дядюшка Тойво не хотел. Проблемы всегда пахли кровью и лишним порохом, хорошим довоенным порохом, которого больше не становилось.

Его собственный дом, и верхний, окруженный сложной системой вручную устроенных ловушек, закрытый самой настоящей стеной, со стороны выглядевшей обломками, и нижний, уходящий на глубину, был довольно далеко. И правильно, кто же занимается такой охотой рядом с домом?

Иногда, если такое случалось, Тойво уходил с места охоты километров на десять, петляя то в Городе, то заводя с собой преследователей до Московского шоссе… как-то раз пришлось уходить до Загородного парка, надеясь на глупость погони. Тогда ему повезло, десяток совершенно наглых военных из Города, потерявших важного человека, рискнули сунуться в темный лес, разросшийся там, где когда-то горожане любили чинно и важно прогуливаться с любимыми, с детишками.

Лес принял Тойво как своего с первого раза. Тогда он притащил с собой двух найденышей, мальчишку с девчонкой, бежавших от собственной банды с Безымянки. Уставшие и замученные, они легко попались в яму и петлю, верещали, призывая хищников. Но дядюшка Тойво, как и всегда, успел первым. Дурачок, болтаясь над землей, даже обрадовался, увидев его. А вот девка…

Ему пришлось сломать ей руки, наказывая за острую полосу железа, чиркнувшую под бородой и чуть не вскрывшую горло. Волчонок, связанный и материвший его, даже заткнулся, позеленев и едва не сблевав. Тойво тогда разозлился и решил не тратить приклад «манлихера», растянув деваху на асфальте и потоптавшись на тонких руках всеми своими пудами. Хрустело и перекатывалось под сапогами знатно, и кричала она так же, разрывая связки и горло, потом кашляла всю дорогу.

Он затащил их в парк и там, привязав к черным вязам, вымахавшим у самого входа в темный провал между деревьями, достал нож и вернулся к подросткам, обильно оросил их красным соком корни и землю, подарившую парку новую жизнь.

Тойво не звал каких-то там духов и не камлал, как саамский шаман. Он просто знал – так нужно. И сделал все правильно.

Иногда дядюшка Тойво даже думал – а не перебраться ли ему с семьей туда, в самую дикую пущу, отвоевывавшую у города квартал за кварталом? Но пока не решался. Его лес принимал как своего, а вот среднего младшенького, взятого на первую охоту, лес убил. Увел в чащу и там разорвал ветвями, оставив болтаться между деревьями, где Тойво его и снял.

После этого жертвы лесу он приносил чаще, украшая вязы у входа головами, ссыхающимися телами, их пальцами, врезанными в кору и вросшими полностью, и порой наматывая снятую кожу. Мало ли, вдруг лес хотел больше страха и боли?

Отсюда, с тайника над площадью, Загородный… лес он не видел. Лишь чувствовал, как присутствие старого доброго друга, и ему становилось спокойнее. Сейчас ему там нравилось куда больше, чем как в показанном левом глазом. Поверил бы дядюшка Тойво в такое тогда, двадцать лет назад? Кто знает…

…Горожане воевали за Загородный с самых «святых» девяностых. То один ушлый бизнесмен, то второй, включали парк в список собственных бизнес-проектов. Почему все касались только одного: продать землю под частную застройку. Странно… и с чего бы?!

Неужели со спуска к Волге, плавно и неторопливо, едва уловимо ухом, бежавшей у узкой полоски пляжа, начинавшейся возле старой единственной лестницы, ведущей к воде? Из-за покоя и несуетного достоинства самого места, откуда, сам посмотри… Жигулевские ворота – вот они, руку протяни и потрогаешь лохматые крутые спины двух горушек, пропускающих меж собой реку-матушку, такую темную и зеркальную осенью, когда рыжая листва парка сама тянулась к ней, облетая, и убегала вдаль, засыпая на невозмутимых волнах.

А летом? Летом, в марево жаркого полудня, когда даже птицы не цвикают, когда деревья не дернут ни веткой в парящей зноем истоме, на ней, на ее голубой ленте, завиваются белые барашки после прошедшей баржи или пробежавшего трамвайчика. И хочется прямо сейчас сбежать вниз и окунуться, наплевав на двадцать с небольшим градусов, желая хотя бы немного остыть в реке, так манящей своей гладью, открывающейся с обрывов парка сразу за последними деревьями.

И совсем рядом – конная школа, манеж, фыркающие красавцы и красавицы, гнедые, чалые, буланые, каурые. С вычесанными водопадами хвостов и переливающимися на солнце гривами, аккуратными, волосок к волоску, так и тянувшими потрогать и погладить. Гордая детвора, прикоснувшаяся тайн гиппологии и держащая спину на аллюрах по песочному кругу, заливистое ржание и перестук свеже-кованых копыт.