Зло - [23]

Рудин отметил, как сразу же изменился агент. Лицо его обрело некую медальность, он откинулся в кресле и стал словно крупнее.

— Ну что ж, — веско ответил Лосев, — я всегда хотел получить интересное дело, в котором мог бы себя показать.

— Такое дело мы вам и доверяем. Кстати, можете невзначай похвастаться, что скоро за свою книгу получите премию ВЦСПС.

— Как? — Лосев встрепенулся.

— Очень просто, есть у нас определенные рычаги, и мы привели их в движение. — Рудин нацепил на лицо самую доброжелательную улыбку из своего арсенала.

— Даже не знаю, как вас благодарить, — развел руками Лосев.

— Делом, Борис Львович, делом. Ну а теперь пишите расписку и получите на расходы сто рублей.

Сумма была немалая, ровно половина зарплаты Лосева, и он понял, что дело действительно серьезное.

Получив деньги и попрощавшись с Рудиным, Лосев вышел из гостиницы и пошел на улицу Горького. Он шел в приподнятом настроении, думая о том, как придет в Дом журналистов с лауреатской медалью ВЦСПС на лацкане пиджака. Злорадно поглядывая на завистливых коллег и недоброжелателей.

Деньги на него свалились вовремя, портвейн он, конечно, купит, а с коньяком Ельцов перебьется. Неделю назад в мастерской одного фотохудожника он познакомился с классной манекенщицей из ГУМа, которая тоже выделила его среди многочисленных гостей.

А с деньгами было очень напряженно. Бывшая жена, прознав про книжку, потребовала свою долю, иначе грозила походом к главному редактору. Пришлось выскребать последнее, так как на гонорар он купил машину. Скандал Лосеву был не нужен. За последнее время отношения с редакционным начальством напряглись, и его не выдвинули на освободившуюся должность заведующего отделом. Пригласили варяга.

Когда-то, восемь лет назад, он был счастлив, став хоть маленьким, но начальником. И с работой справлялся хорошо, и писал неплохо, в партию вступил, а пересесть из общей комнаты в отдельный кабинет так и не удалось. Их отдел внутренней жизни, как самый большой в редакции, располагался в двух комнатах. С Лосевым сидели два сотрудника, которых он терпеть не мог, но свою неприязнь скрывал тщательно. Его стол у окна отличался тем, что на нем стояло два телефона. Городской и «черный ворон», прямая селекторная связь с главным редактором.

Когда его завербовали после ужасной истории в Варне, он подумал, что, наконец, наступил его час. Но новые друзья не торопились продвигать Бориса по службе. Через несколько лет первый его куратор, которого увольняли из органов за пьянку, встретился с ним в последний раз на конспиративной квартире. После того как они выпили литр коньяка, он сказал:

— Ты, Боря, парень неплохой и не жлоб, запомни: на контору не рассчитывай, ничем они тебе не помогут, если, конечно, не подвернется сложное дело. Помочь не помогут, зато насрать могут больше лошади.

Пьяный, пьяный, а тот разговор Лосев запомнил на всю жизнь. И понял, что с новыми друзьями надо вести хитрую игру.

Ему удалось выбить у них поездку во Вьетнам с делегацией журналистов. С поганой овцы хоть шерсти клок. А сегодня… Видимо, легла его карта. Ну что ж. Он поработает с Ельцовым. Слава богу, что по врожденной осторожности он не сказал о Юре ни одного дурного слова. Наоборот, встретив в Домжуре Игоря Анохина, долго говорил ему, как переживает за бывшего коллегу и всегда готов помочь Ельцову. Говорил это душевно и грустно, хотя в глубине души радовался падению этого выскочки, злорадствуя, что Ельцову больше никогда не удастся подняться.

Вот это «никогда» и примиряло его сегодня с возвращением Ельцова.

* * *

Ельцов, проснувшись, заглянул к дядьке и увидел накрытый стол. Что-что, а готовить Игорь Дмитриевич умел и любил. Чего только не было на этом пиршественном столе! И все дядя сделал собственными руками. Из кухни доносился умопомрачительный запах жарящейся в духовке бараньей ноги. И запах этот, и стол, уставленный тарелками и покрытый накрахмаленной камчатой скатертью, напомнили Юре далекое детство, Новый год, когда мама накрывала, а на кухне отец, дядя Игорь и папин дружок втихую «давили» бутылку водку.

И ему вдруг мучительно захотелось выпить.

— Дядя Игорь, давай, пока никого нет, по сотке вмажем.

— Давай, — охотно согласился дядька.

Они вышли на кухню, и Игорь Дмитриевич умело разлил водку по стаканам. Ровно по сто, хоть мензуркой проверяй.

— Давай, племянник, за возвращение твое.

— Нет, дядя, за возвращение мы пили. Давай за дело выпьем, из-за которого я два года зону топтал.

Ельцов-старший внимательно посмотрел на него.

— Не забыл, стало быть?

— Нет.

— Хочешь получить кое с кого?

— Хочу и получу.

— И правильно. Мы такое прощать не должны.

— Мы — это ты и я?

— А разве нас мало? Знаешь, как покойный мой друг Ваня Парфентьев говорил? Один человек — человек, два человека — люди.

— За это давай и выпьем, дядя.

Они выпили, и Юра стоял, прислушиваясь, как водка горячей волной смывала какую-то тяжесть в груди.

— Полегчало? — усмехнулся дядя.

— Немного есть.

— Только не увлекайся этим. Водка не всегда помогает.

— Ты же меня знаешь. Просто я сегодня хочу быть легким. Раскованным и веселым.

— Тогда давай еще по одной. — Дядя снова разлил.