Злая фортуна - [44]
Захожу в одну такую избу. Вот сидит мужик в одиночестве и молчит. Маленькое окошечко, еле пропускающее свет, служит для того, чтобы как-то осветить синий дым, которым наполнена курная изба. В земляном полу врыт стол, полированный от времени. Мужик сидит за столом и крутит завертку. Я тоже молчу, жду, скажет ли мужик слово? Нет, только курит да кашляет, словно лишен языка.
В соседней избе топится печь. Несмотря на летнюю жару, из печи валит дым, в избе темно, как при солнечном затмении, только из худого угла падает загадочный свет, золотом освещающий клубы дыма, напоминая картины Айвазовского. Посреди избы страшный мужик вытягивает крашеную овчину. Уперевшись задранной ногой в стену, он повис на шкуре обеими руками, как будто его пытают на дыбе, и весь вымазан в краске, как гравировальщик. Окруженный цыплятами, он напоминал сатира среди полевых цветов. Когда я открыл дверь, цыплята бросились врассыпную, опрокидывая жестянку с питьем.
— Куда лезешь, дьявол? — заорал мужик злым басом.
Итак, куда ни зайди, везде одно и то же. Мухи живут здесь круглый год. Они роем облепили потолок и кишат черной тучей, сбившись в густое тесто. В потолке вбит костыль, на нем подвешена за пружину-рессору люлька. В люльке лежат сразу двое. Их лица облеплены мухами, как лошадиные морды. У люльки сидит баба и тупо заученными движениями, привитыми еще с детства, толкает ее босой ногой.
В длинные тоскливые вечера собирается на длинной лавке «карагод», щелкают семечки. Они тонут в шелухе по самую щиколотку, как перепел, за которым давно не убирали клетку. Земляной пол представляет собой сплошное месиво черной грязи, в которой стоят овцы, живущие тут же с людьми, топчут грязь мелкими копытами и мочатся на него. На столе, заваленном объедками, разлито кислое молоко, в нем мухи сучат лапками.
Вся деревня завидует библиотекарше, молодой девчонке: «Что ж ей не жить — она получает сорок рублей!»
Мне отвели для ночлега пустую избу, в которой никто не живет. Я не знал, что в коробке из-под печенья, подобранной у магазина, сидела гусыня на яйцах. Меня положили рядом с гусыней. В середине ночи она стала шуршать соломой и беспокойно окапываться — ее жиляли блохи. Стояла такая тишина, что закладывало уши и мерещился звенящий червячок. Когда я начал засыпать, она вдруг оглушила меня металлическим кличем громче всяких литавр: «ка-а-га!» Со мной чуть не случился разрыв сердца. Нащупав спички, я посветил и увидел, как она водит по воздуху железным клювом, а от нее падает тень на стену, похожая на динозавра.
Меня заинтересовала столетняя старуха Александра, высокая, костистая, удивительно крепкая. Под глазами у нее были свекольные круги, похожие на сопли индюка. Ходит в деревянных башмаках. Черты крупные, волосы сухие, как у странника, нос острый. На лице написана жажда прожить еще столько же. Она вынырнула из лопухов, облитых водяным бисером. Только что прошел дождь, в небе заиграла радуга. Все звенело и дышало мокрой зеленью. Согнутая пополам, она с совиной цепкостью сжимала клюку куриной лапой и, поднимая мокрый подол с прилипшими травами, карабкалась по камням.
Когда я спросил ее, была ли она в Москве, старуха ответила:
— Нет, утенок, никогда не была — боюсь по морю ехать!
Вредные познания
В Феодосии, на холмах с разбросанными генуэзскими башнями, спаянными мощной стеной, на подъеме в гору затерялась маленькая слободка, населенная горсткой караимов, этих древних жителей крымского побережья. От бывшей когда-то цветущей нации, берущей начало от хазар, осталось всего несколько старух. Их дома прочны, все они принадлежали табачному магнату Стемболи. Старухи выползают из них, как ящерицы из камней. В этом гнезде прожил жизнь Айвазовский, не захотевший променять пенаты на Петербург и не пожелавший жить в столице, тут же и похороненный в городском саду.
Глухие стены заборов выложены из булыжника, заводят в такие лабиринты, что из них трудно выбраться. Немцы на мотоциклах немало хлебнули горя, блуждая в этих камнях. Черепичные крыши и белые камни улочек выжжены солнцем, на них ничего не растет, колодцы высохли, и только кусок моря, купоросом синеющий между крыш, растворяется к берегам Турции, манит к себе и дышит свежестью.
Теперь эти дома перенаселены хохлами, козаками и татарами, которые к тому же еще сдают жилье приезжим, и в них слышен такой разнообразный говор, который не раздавался при вавилонском столпотворении. Среди них караимы отживают век, как цари, и ненавидят оккупантов с малороссийской речью. В домах, как в кованых сундуках, хранятся несметные богатства: старинная посуда времен Митридата, пережившая множество эпох, турецкие ковры, оружие, украшенное драгоценными камнями, и монеты из благородного металла с изображением императоров.
Среди них живет бедная доверчивая женщина, смысл жизни которой состоит в поглощении невероятного количества папирос. Благодаря сосательным движениям ее хоботок изборожден круговыми морщинами, как у шимпанзе. У нее тупая переносица, как у львицы, и продолговатый череп с жидкими косичками, делающий ее похожей на Нефертити.
Нефертити родила девчонку и не воспитала ее. Девчонке двадцать лет, а она не умеет зажечь спичку. Все ее обязанности сводятся к одному: красить ногти и кричать на Нефертити. Потому что Нефертити не пускает ее в Москву, боится, что там убивают девушек. Но дочь портится со скоростью падения яблока и скоро сама будет убивать. Пока она ведет переговоры с подружками о золотых кольцах, румянах и париках, несмотря на то что природа наградила ее редкими волосами, компенсирующими все остальные недостатки, как у слепых с развитым слухом. Этим волосам завидуют дачницы, понаехавшие из столицы. Они сдают жилье дачницам и этим живут.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
Каждый, кто любит собак, будет удивлён и очарован необычной философией собачника, который рассмотрел в верном звере не только друга и защитника, но и спасителя! Не спешите отрицать столь необычный ракурс, вникните в повествование, и возможно в своём четвероногом товарище вы увидите черты, ранее незамеченные, но чрезвычайно значимые для понимания поведения собаки.
«Живая тайга» — сборник сказок, написанных по мотивам сказаний аборигенных народов. Бесхитростные, иногда наивные повествования увлекают читателя в глубины первозданной тайги и первобытных отношений с её обитателями. Действия героев, среди которых не только люди, но и природные объекты, основаны на невозможном в современном мире равноправии всего живого и удивляют трогательной справедливостью. Однако за внешней простотой скрываются глубокие смыслы древней мудрости.
Есть люди, которые не верят на слово, им обязательно нужно потрогать загадку руками. Краевед Юрий Крошин из таких, и неудивительно, что он попадает в критические ситуации, когда пытается выведать то, о чём знать нельзя. Для народа, исповедующего Законы Тайги, «табу» означает не просто запрет что-либо делать. Нарушивший табу, нарушает священное равновесие между противоборствующими силами нашего мира. За такой грех полагается неминуемое наказание, и оно настигает преступника здесь и сейчас.
Мы до сих пор не знаем и малой доли того, какими помыслами жили наши первобытные предки. Герою этой книги удалось не только заглянуть в своё прошлое, но и принять в нём участие. Это кардинально повлияло на его судьбу и изменило мировоззрение, привело к поискам личных смыслов и способов решения экологических проблем. Книга наполнена глубокими философско-психологическими рассуждениями, которые, однако, не перегружают чтение захватывающего авантюрно-приключенческого повествования.