Златовласая амазонка - [82]

Не помня себя, он соскочил с коня, и его казак тотчас последовал примеру барина, что вызвало новый взрыв восторга при взглядах на это смуглое, скуластое, черноусое лицо:

– Oh, bon Dieu, quel Calmok![75]

Аргамаков ничего не слышал. Раздвигая толпу, он силился пробиться к женщине с букетом нарциссов, но ему это удавалось с трудом, а перед ней, словно нарочно, расступались люди, открывая ей путь к русскому государю.

Никита все еще был потрясен, но навыки человека, прошедшего войну, действовали помимо его воли – он почти бессознательно замечал странности, которые сопровождали продвижение золотоволосой женщины.

Этих «странностей» было три, и они имели неприглядный образ мужчин в лохмотьях и больших колпаках, с ужасными, мрачными физиономиями.

Теперь он не безрассудно стремился за женщиной, но и наблюдал за ней. Во всем ее облике тоже было нечто странное. С тем выражением лица, с каким она рвалась преподнести цветы русскому царю, люди, наверное, восходили на эшафот, подумал Никита. Обреченность, отчаяние, ужас, оледеневшие черты… Она шла, как ходят во сне, и если бы не энергичные тычки страшных сопровождающих, уже давно упала, была бы затоптана толпой… Но она шла и шла, с каждым шагом теряя все больше цветов, и когда Никита наконец добрался до нее, в руках у нее был тощенький желтый букетик, сквозь который явственно проглядывало что-то серо-стальное.

Она находилась уже шагах в пяти от государя, когда Никита настиг ее, рванул в толпу и, заворотив руку ей за спину, с трудом выдернул из пальцев, сведенных судорогой, обоюдоострый стилет, лезвие которого было покрыто черно-коричневой каймой. Смутное подозрение, возникшее у Никиты, окрепло, едва он замахнулся этим стилетом на «марата», и тот бросился наутек с такой резвостью, что вмиг растворился в толпе; невесть куда канули и «дантон» с «робеспьером». Итак, клинок был явно отравлен, и даже незначительный удар, нанесенный им, мог оказаться смертельным для русского государя. Облегчение, овладевшее Никитою при мысли о том, какое злодеяние он только что предотвратил, было сравнимо лишь с ужасом от того, что свершить сие богопротивное дело собиралась Ангелина.

* * *

Никита смотрел в незабываемые синие глаза, но не видел в них ни искры радости, ни даже страха или отчаяния. Ангелина стояла, будто громом пораженная, словно не узнавала его. Наконец Никита не выдержал: схватил ее, стиснул в объятиях, покрыл поцелуями бледное лицо – и тоже окаменел, когда помертвелые губы исторгли чуть слышный шепот:

– Что ты наделал! Теперь моя дочь погибла…

Ее дочь!

Изумление, ревность при этих словах превзошли все иные ощущения, и не сразу рассудок воротился к Никите, и он спросил:

– Но почему?!

Ангелина молчала, и Никита увидел, что из ее безжизненных глаз медленно текут слезы.

– Ваше благородие, – пробормотал казак, – так ведь это же она, она! Это ж ведь та самая французка, из-за коей Варька-покойница едва ума не решилась!

– Она, – кивнул Никита. – И никакая она не француженка, а русская.

– Ах ты, моя лебедка белая! – восхитился Степан, заботливо оттесняя своего барина и его милую от толпы под защиту афишной тумбы. – Что ж ты такая нерадостная? Свои, глянь, пришли! – крикнул он громко, будто для глухой, но, не дождавшись отклика, повернулся к барину: – Что это с ней? Больна… не то опоили чем?

Вмиг все прояснилось для Никиты. Эти расширенные зрачки, остановившийся взгляд, это стремление к ужасной, противоестественной цели – убийству, могли быть объяснимы только одним: Ангелина и впрямь была одурманена.

– Что же делать? – шепнул он, стискивая ее ледяные пальцы.

– Есть только одно средство, – внезапно сказала Ангелина не своим, а хитрым порочным голосом, как если бы устами ее гласила какая-то чревовещательница. – Только одно средство спасти твою дочь. Ты должна убить русского царя.

Никита и его казак враз перекрестились.

– Нет! Нет! Я не могу! – воскликнула Ангелина с ужасом.

– Вспомни о девчонке, – усмехнулся ее губами все тот же чужой голос.

– Где она? Что с ней?! – спросила Ангелина, безмерно испуганная, не владеющая собой.

– Ее охраняет надежный сторож, который при необходимости может стать и палачом.

– Нет… Умоляю вас… – Голос Ангелины прервался рыданием.

– Тебе придется выбрать: или смерть Александра – или смерть твоей дочери. Это не так трудно! Достаточно хотя бы оцарапать его, чтобы он умер на месте.

Этот чужой голос подтвердил догадку Никиты. Но чей это голос? Где он мог его слышать?

– И ничего не бойся, – продолжала та женщина. – С тобой пойдут трое наших, они расчистят тебе дорогу к царю и помогут потом уйти от преследования. Но берегись, Анжель! Если ты вздумаешь улизнуть или кликнуть на помощь русских, знай: за тобой будут неустанно следить! Весть о твоем предательстве тотчас достигнет меня. И тогда…

– Нет, мадам Жизель, вы не будете так жестоки! – рыдала Ангелина.

«Мадам Жизель!» – наконец-то понял Никита. Это голос проклятой шпионки! Значит, она замыслила сие страшное злодеяние! Да, на ее милосердие нечего надеяться!

– Разве ты меня не знаешь? – подтвердили его предположения металлические нотки в голосе мадам Жизель. – Я сдержу слово и отпущу тебя с ребенком, когда дело будет сделано. А сейчас – выпей вот это. Тебе все покажется так просто!..