ЗК-5 - [19]

«Кушать подано!»

28

Салтыков встал совершенно не выспавшийся.

Роза ветров чудесно высвечивалась на утреннем небе.

На столе валялся брошенный на полуслове «Персональный список покушений на Искусство России». Что бы я знал о русской литературе, изучай я ее по хрестоматии Овсяникова? — спросил себя Салтыков. Кажется, уже Аполлон Григорьев говорил Тургеневу: «Вы — ненужный продолжатель дела Пушкина». Ряд волшебных изменений. А теперь и этого нет. Никаких продолжателей. Все затопила какая-то лающая литература. Ну да, любовь к экспериментам, желание оживить процесс, переводы с классики на олбанский. Яков Тургенев, шут Петра Великого, на новый одна тысяча семисотый год, обрезывая овечьими ножницами неряшливые бороды бояр, тоже считал, что служит делу просвещения. Собственно, с Якова Тургенева и начались Зоны культуры. Поставив на сцене «Истопника», «Фаланстер», «Аудиторскую проверку», Овсяников всего лишь напомнил о существовании всех этих Пушкина, Чернышевского, Гоголя. А теперь со страстью подступается к «Отцам и детям».

Может, вывести Овсяникова на Николая Рогова-Кудимова?

Пусть увидит мужиков в промерзшей избе-читальне. Пусть увидит ледяную метель, услышит выстрелы перемерзших лиственниц. Пусть замаячит перед Овсяниковым золотая звезда «За аццкий отжиг». Он поведется. Он услышит. «Мы вождя хороним, как солнце бы хоронили. А если кто против таких наших добровольных похорон, так и скажите. Порубаем и положим рядом с вождем, чтобы их жены не тосковали». Той же ночью братья Лыковы будут баловаться самогоном. Жена скотника (Мерцанова) — в шерстяной шали на голое тело, выставит на стол горячую вареную картошку. И капустой никого не обнесет. «Юппи!» Сложно такое показать? А как иначе? Будущее невозможно без сложностей. Овсяников умеет. Он развернет пленительные панорамы. Вон она какая у нас страна! Пусть в говне, в нервах, в разрухе, но — чудесная.

Мы, ограбленные с детства,

жизни пасынки слепой.

Что досталось нам в наследство?

Месть и скорбь, да стыд немой.

Но мы это исправим.

29

Ресторан «Муму» располагался сразу за главным корпусом.

Огромный зал; три разнесенные по углам стойки, уютный гул вентиляторов, порхающие улыбки, белые рубашки. Приталенные девицы. Парочка под чудесным лунным зонтиком. Под аркой в вольере лаяла кудрявая собачка. Да такая, что любая тургеневская барышня бы воскликнула: «Боже мой, да это же премиленькая собачка!». Салтыков так и воскликнул, но дежурный в строгом костюме строго и не совсем понятно заметил: «Рано еще, господин Салтыков».

Бассейн, начинаясь под аркой, тянулся метров на пять — больше похоже на джакузи, только вряд ли в нем кто-то купался. Можно ополоснуть руки, но и это вряд ли; скорее, бассейн служил своеобразным украшением, подчеркивая территорию как ресторана «Муму», так и живущей в вольере собачки.

«Сюда, господин Салтыков».

Мимо стойки с огромной свечой (традиция: догорит — конец торжеству), мимо шумных посетителей — кто в дредах, кто бритый, кто с распущенными волосами; блестели глаза, никто никого не видел, хотя чувствовалось, что полного накала еще нет; кто-то кивнул Салтыкову, хотя вряд ли его узнали.

Вспомнил: «С жетонами в АлтЦИК не пропадешь!».

Мимо узких зашторенных окон шла женщина на задних ногах как цератозавр.

Ни одной ретроблузки или бабушкиных украшений. Юбки-карандаши, классические джинсы благородного темно-синего цвета, брючки выше щиколоток, свитера, приталенные рубашки; пастельные цвета мешались с холодными, никаких этих кислотных штанов или футболок с котятами. Онкилоны сюда еще не прорвались, а выпестыши только приглядывались, и kiss me again — оставили дома. Шоколадные, коралловые, персиковые, синие, голубые, серые, пудровые оттенки. Платья-футляры с запахом. Если рубашка, то под кардиган, под жакет, никаких вышивок, стразов, перфорации. Это все — онкилонам. Пестрые принты и электрические цвета — тоже онкилонам. В стороне Салтыков увидел поэта Рябова (Рябокобылко), даже помахал ему рукой. Рябова окружали исключительно молодые люди. Похоже, ушел он от любящих Светы, Юли и Маринки и встречал день рождения на свободе, с людьми одной с ним крови. Бритую голову по-прежнему украшали строки стихов, но на таком расстоянии Салтыков не мог рассмотреть, прежние это стихи или поэт изобразил что-то новое, циркульное? Армейские шорты и майку-алкоголичку бывший Рябокобылко сменил на прекрасные белые брюки и шелковую рубашку без рукавов. Длинноносые юноши, друзья его, азартно стучали вилками по плоским тарелкам. Полковника Овцына Салтыков не увидел. Может, еще не собрал нужное количество жетонов, а может, запузырил раньше, чем нужно, очередную «глубинную бомбу» и отлеживался в номере, прислушиваясь, как всплывают в нем первые снулые рыбы…

30

148…

129…

31

Голосование явно шло в пользу Овсяникова.

Салтыков устроился за резервированным столиком.

Отсюда далеко было видно во все стороны — и бассейн виден, и вольера с собачкой, внимательно и тревожно наблюдавшей за шумом огромного человеческого котла. Открыв меню в чудесном кожаном переплете (так только коллекционного Тургенева издавали), Салтыков увидел государственный герб и два коротких, всем знакомых росчерка под текстом Федерального закона: «О государственном регулировании деятельности по организации и проведению особенных мер в создании и распространении объектов и мероприятий культуры и о внесении соответствующих изменений в некоторые законодательные акты».