Зинин - [6]

Через год, после вступления в должность ректора, Лобачевский произнес в торжественном собрании университета «Речь о важнейших предметах воспитания», прекрасную по форме и необычную для того времени по содержанию. Высказывая свои взгляды на высокое назначение науки, он не умолчал и о главных чертах своего мировоззрения. Оно складывалось под влиянием французской просветительной философии.

Этот высокий, худощавый, сутуловатый профессор, с головой, всегда опущенной как бы в задумчивости, с глубоким взглядом темно-серых глаз под сурово сдвинутыми бровями, производил на окружающих впечатление человека необыкновенного и пользовался величайшим уважением в городе. Естественно, что высказанные им мысли о воспитании и назначении человека должны были заинтересовать всех знавших и почитавших его людей.

Обращаясь к собравшимся по случаю годового акта гостям и студентам, Лобачевский говорил:

— Ничто так не стесняет потока жизни, как невежество: мертвой, прямой дорогой провожает оно жизнь от колыбели к могиле. Еще в низкой доле изнурительные труды необходимости, мешаясь с отдохновениями, услаждают ум земледельца, ремесленника, но вы, которых существование несправедливый случай обратил в тяжелый налог другим, вы, которых ум отупел и чувство заглохло, вы не наслаждаетесь жизнью. Для вас мертва природа, чужды красоты поэзии, лишена прелести и великолепная архитектура, не занимательна история веков. Я утешаюсь мыслью, что из нашего университета не выйдут подобные произведения растительной природы, даже не войдут сюда, если, к несчастью, родились с таким назначением. Не войдут, повторяю, потому что здесь продолжается любовь славы, чувство чести и внутреннего достоинства…

Все это произносилось перед рядами приглашенных на торжественное собрание губернских чиновников, военных властей и помещиков. Но никто, разумеется, не принимал ясных утверждений оратора на свой счет, и речь его сопровождалась аплодисментами и гулом одобрения.

Обращаясь непосредственно к студентам, оканчивавшим университет, Лобачевский говорил:

— Человек родился быть господином, повелителем, царем природы. Но мудрость, с которой он должен править с наследственного своего престола, не дана ему от рождения: она приобретается учением. Ум, если хотят составить его из соображения и памяти, едва ли отличает нас от животных. Но разум, без сомнения, принадлежит исключительно человеку: разум — это значит известные начала суждения, в которых как бы отпечатались первые действующие причины вселенной и которые соглашают, таким образом, все наши заключения с явлениями в природе, где противоречия существовать не могут. Как бы то ни было, но в том надобно признаться, что не столько уму нашему, сколько дару слова, одолжены мы всем нашим превосходством перед прочими животными… Вы счастливее меня, родившись позже, — сказал он в заключение. — Будем же дорожить жизнью, пока она не теряет своего достоинства. Пусть примеры в истории, истинное понятие, любовь к отечеству, пробужденная в юных летах, дадут заранее то благородное направление страстям и ту силу, которые дозволят нам торжествовать над ужасом смерти!

Трудно поверить, что такая речь была публично произнесена в мрачное царствование Николая I, провозгласившего основами всякого образования «православие, самодержавие и народность», под которой, впрочем, подразумевался помещичье-крепостной строй.

Все же речь эта была произнесена и даже опубликована в «Казанском вестнике», которым университет аккуратно снабжал подведомственные ему гимназии. Зинин знал речь Лобачевского от строчки до строчки и, подходя к классическому ансамблю университетских зданий, с волнением ожидал встречи с ее автором.

Николай Николаевич появился в приемной ректора, когда Лобачевский был озабочен поступившим к нем сообщением университетского врача о том, что в Казани оказались люди, «одержимые холерой». Через приемную проходили в кабинет ректора, возвращались обратно служащие, и в движениях их чувствовалась неспокойная поспешность. Затем появился в дверях курьер генерал-губернатора в полной военной форме; он прошел в кабинет, никому не докладываясь. В руках у него все видели большой белый пакет с печатями, прошитый нитками. Он освобождал курьеру все дороги, открывал все двери и возбуждал всеобщее любопытство.

Губернатор на запрос ректора, основательно ли заключение университетского врача, отвечал, что у него «нет достаточной причины подозревать существование холеры». Лобачевский, успокоенный ответом, возвратил курьеру конверт с своей подписью в знак того, что секретную бумагу он принял в собственные руки и сам распечатал. После этого он отпустил бывших в кабинете.

— Пока беспокоиться основания нет, если верить губернатору, — сказал он. — Но готовиться все-таки будем!

Врач, выходивший от ректора последним, обратил внимание на сидевшего в приемной юношу. На гимназическом мундире серебряные пуговицы были заменены обыкновенными штатскими, и угадать в нем будущего студента было нетрудно.

— Вы к ректору? — осведомился он и, не дожидаясь ответа, кивнул на дверь, которую только что закрыл за собой. — Пройдите, Николай Иванович свободен…