Зимой в Подлипках - [11]

— Раздевайся! — говорит Акулина и внимательно осматривает внучку. — Ишь какая вымахала! Невеста!

— Невеста без места! — робко улыбается Аня.

— Почему без места?

— Бабушка! Я в Москву не вернусь!

— Как? Москву бросаешь? Что ж она тебе не по душе пришлась?

— Работа не по душе.

— Вот оно что!

Акулина молчит. О чем она думает? Кто ее знает! Аня садится рядом с бабушкой, заглядывает ей в глаза. Может быть, бабушка недовольна ее бегством из Москвы? Нет, когда бабушка недовольна чем-нибудь, глаза у нее холодные как лед, а теперь они теплые и ласковые, только задумчивые. Аня знает: бабушка не сердится на нее.

Акулина обнимает внучку и говорит:

— Это хорошо, Аннушка, что в Подлипки возвращаешься. Молодец! Жить надо в родном гнезде. А с чего начинать-то — думала?

— Думала, бабушка. В доярки попрошусь.

— В доярки? Что ж, тебе можно и в доярки. Ты работящая, не какая-нибудь белоручка. Сперва, конечно, тяжело будет, не один раз поплачешь, пока приноровишься. А там дело пойдет. У тебя пойдет, Аннушка!

И бабушка одобрительно хлопает внучку по плечу.

Потом, спохватившись, идет за печку, наливает в старенький, почерневший от времени чайник воды и ставит его на плиту. Затем хлопочет возле стола, звенит посудой и рассказывает:

— На той неделе тоже вот так: приехала девушка из Москвы, вроде тебя, Наташей звать. Надюха Носкова привела ее ко мне. На, говорит, принимай постоялку! Председатель прислал! Гляжу: девка справная, в суконном пальто, в резиновых ботах, в шляпке с булавкой. И с чемоданчиком, как вон у тебя. Спрашиваю: «Что, на службу к нам?». «На доярку, — говорит, — буду учиться». Два дня она у меня тут жила, на ферму ходила. На третий день гляжу: встала она пораньше, забрала свой чемоданчик — и марш восвояси. Только ее и видели.

В избу входит Зина Носкова — без пальто, в красном кашемировом платье, помятом, с темными пятнами.

— Здравствуйте!

Бабушка встречает Зину холодным взглядом:

— Здравствуй, коль не шутишь!

— Спичками не богаты? Печку нечем затопить. Завтра купим — отдадим.

Акулина неторопливо направляется к буфету.

Зина старше Ани лет на семь. Она похожа на мать. У нее такие же серые глаза навыкате, расставленные широко. Толстые губы.

Пока Акулина роется в буфете, Зина разглядывает Аню:

— Погостить приехала?

— Нет, работать.

— Ты же в Москве работаешь?

— Теперь не работаю.

— Что, прогнали?

— Нет, почему же? Сама ушла.

— Ври больше! Так я тебе и поверила!

— Я не вру.

— Будто по своей охоте и ушла?

— Конечно по своей!

Зина смотрит на Аню недоверчиво:

— Не заливай! Кто же по своей охоте полезет в такую дыру?!

— В какую дыру?

— Ну в наш колхоз!

— А что? Разве здесь так плохо?

— А чего хорошего-то? Работаешь как лошадь, а получаешь гроши.

Акулина подает Зине коробок спичек и сердито говорит ей:

— Чья бы корова мычала, а твоя молчала. Что ни месяц, то полтысячи загребаешь. Да еще премируют. А ты все недовольна!

— A-а, полтысячи! — Зина отвечает резко, с ожесточением. — Это легко сказать! А как они достаются? Вставай ни свет ни заря и в метель, в мороз беги на ферму. У людей как у людей: и выходной есть, и праздник, а у тебя ничего нет, ты все дни под коровой сиди. А вечером пойти некуда: в клубе только собак морозить. Залезай дома на печку да и вой с тоски.

Акулина, кажется, не слушает Зину. Она снимает с плиты чайник, ставит его на стол.

Аня с удивлением следит за Зиной, за ее глазами, в которых сверкает неприязнь.

Зина шагает к двери, хватается за скобу.

— Живем, как навозные жуки!

И выходит, громко хлопнув дверью.

— Садись-ка, угощайся чем бог послал, — говорит Акулина.

Аня садится, пододвигает к себе чашку. В ушах у нее еще звучат слова Зины — резкие, злые: «Живем, как навозные жуки!»

— Какая злюка! — удивляется Аня.

— Это такая ягодка, что ее сразу-то и не раскусишь, — объясняет Акулина. — Сама я не пойму, почему она лучшей дояркой считается. Говорят — больше всех молока надаивает. Не верю я. Очки втирает. Не любит она коров, вот что. Она с ними все рывком да тычком, с криком да с бранью. А за это коровы лишнего молока не дают!

Аня вдруг замечает ружье в чехле. Оно висит в углу за подтопком.

— Бабушка! Это чье ружье?

— Костино.

— Как? Дядя Костя приехал?!

— Приехал, — говорит Акулина и вздыхает.

— А что же ты вздыхаешь? Случилось что-нибудь?

— Сократили его, уволили в запас.

— Как же он теперь?..

— Может, пенсию дадут — и на все четыре стороны.

— Такой молодой — и на пенсию?!

— Молодой-то он молодой, да весь избитый: три раза был ранен.

— Может быть, здесь в колхозе будет жить?

— Вряд ли! Кабы один был…

— А где же он?

— Ушел на птицеферму да что-то запропал.

Акулина подходит к окну и смотрит на улицу:

— Вон идет!

Аня выходит из-за стола и через плечо бабушки тоже заглядывает в окно.

— Он все такой же! — говорит она.

Потом подходит к зеркалу, поправляет волосы, одергивает платье.

Входит Константин и вопросительно смотрит на Аню. Она бежит к дяде и целует его в колючую, небритую щеку:

— Здравствуйте, дядя Костя!

Константин не верит своим глазам:

— Анка? Ну-ка, ну-ка, покажись! Вот так Анка! Вот так выросла! Встретил бы в Москве — ни за что не узнал бы!

Аня краснеет и, пытаясь скрыть свое смущение, говорит: