Зимняя война, 1939-1940 гг. - [14]

Около тысячи финнов, живущих в этом отдаленном районе, в основном фермеры и их семьи, в большинстве своем имевшие смутное представление о трениях между двумя странами, были еще больше удивлены русскому вторжению, чем их соотечественники на юге. Вспоминает шестнадцатилетняя жительница деревни Саариюоля Ээви Ссппянен. Она была старшей дочерью в семье фермера и занималась обычной работой по хозяйству. После полудня 30 ноября ее отец вышел прогуляться. «Когда он вернулся, — рассказывала Сеппянен, — отец рассказал, что в направлении Юнтусранта большой пожар. Он все удивлялся, что там такое горит».

Горела на самом деле школа поселка, которую подожгли несколько запаниковавших шюцкоровцев, чтобы задержать быстрое наступление советских войск.

Семья Сеппянен вскоре узнала, насколько быстро продвигались русские буквально несколько часов спустя, когда старший Сеппянен вышел из дома посмотреть, что происходит, и лицом к лицу столкнулся с русской конной разведкой. Вскоре несколько русских верхом появились в окнах самой фермы, к ужасу Ээви и ее матери.

«Мама сказала мне не выходить на улицу, а то убьют, — рассказывала Сеппянен. — Но я решила выйти, чтобы показать, что в доме только дети. Когда я вышла на улицу, я лицом к лицу столкнулась с красноармейцем и наши взгляды встретились. «Финский солдат? — спросил русский на ломаном шведском. — Были ли в доме финские солдаты?» — Я сказала, что нет, и жестами пыталась показать ему, что в доме только дети, — взволнованно вспоминала Сеппянен в интервью 69 лет спустя. — Красноармеец показал мне винтовку и спросил, боюсь ли я. Но я была храброй и сказала, что не боюсь. Он рассмеялся».

Вскоре после полуночи 30 ноября, когда поезд эвакуировал парламент Финляндии в тайное место в Каухайоки в Остерботтнии (юго-западной провинции Финляндии), а Хельсинки продолжал гореть, первый приказ дня Маннергейма был передан по общенациональному радио.

Его воодушевляющее послание было обращено и к финскому народу, и к сражающейся финской армии, пытающейся сдержать советского захватчика. Некоторым финнам было сложно понять шведскоговорящего Маннергейма, с его плохим знанием финского языка. Но это было неважно.

«Храбрые солдаты Финляндии, — провозгласил он. — Я принимаю командование в час, когда наш извечный враг снова напал на нашу страну. Уверенность в начальнике — первое условие успеха. Вы знаете меня и я вас тоже знаю, и я знаю, что вся страна готова исполнить свой долг даже ценой жизни».

Теперь Кремлю и всему миру был дан ответ. Финляндия будет сражаться. Но как долго? И чем?

Глава 2 «Мы не станем для них подарком» >(1–11 декабря 1939 года)

Финский кабинет уходит в отставку, Советы бомбят города. Новое правительство должно найти мирный выход. Россия захватывает порт и острова. 200 убитых.

«Нью-Йорк таймс», 1 декабря 1939 года

Если первый день советско-финской войны был «сумасшедшим», как написал Герберт Эллистон, то последующие дни были еще безумнее. Эллистон и его коллеги, засевшие в отеле «Кемп», пытались понять события, происходящие на политическом и дипломатическом фронте, включая формирование двух противостоящих правительств Финляндии. Также нужно было отслеживать, что происходит на всех фронтах войны. Поток статей и фотографий из отеля «Кемп» — в особенности очень жесткие снимки сгоревшего автобуса и его злосчастных пассажиров у вокзала — помогли поднять всемирную волну ужаса и гнева.

Ну хорошо. Но как этот ужас и гнев могли быть переведены в конкретную помощь стране? — таким вопросом задавались друзья Финляндии. И еще конкретнее: смогут ли финны продержаться против могучей красной военной машины, чтобы эта помощь успела дойти? Новый советский план войны был рассчитан на две, от силы три недели. Русский военный атташе в Берлине сообщил журналисту CBS Вильяму Ширеру, что вся операция продлится «максимум три дня».

Первоначальные ожидания многих западных обозревателей были такими же пессимистичными. Например, 2 декабря обычно проницательный британский парламентарий Гарольд Николсон записал в своем журнале: «Финны дерутся хорошо. Однако они падут в течение нескольких дней». В том же духе аналитик в «Нью-Йорк таймс» беззаботно обсуждал вопрос, насколько большую автономию Кремль предоставит Финляндии после капитуляции Хельсинки.

Очевидно, эти обозреватели знали о финском характере столь же мало, как и Сталин. Однако потребовался еще один советский удар 1 декабря, чтобы финны полностью осознали смертельный характер борьбы, в которую были втянуты.

* * *

Сначала Финляндия сделала быстрый политический маневр. В полночь 30 ноября, вскоре после того, как лимузин Маннергейма уехал из президентского дворца, смещенный премьер-министр Каяндер отправился на встречу с усталым президентом для того, чтобы вручить ему свое прошение об отставке. В той же машине со смещенным премьером сидел и тот человек, который его только что сместил, — Вяйно Таннер.

Бомбы, которые упали на Хельсинки 30 ноября, убедили Таннера в том, что Финляндии было нужно новое правительство для заключения мира с Кремлем. Более податливое к просьбам Кремля, чем правительство Каяндера и Эркко, дискредитировавшего себя. Правительство, которое могло добиться мира. Как выяснилось позднее, это были лишь мечты лидера социал-демократов Таннера, но он в тот момент еще этого не знал.