Дед положил Тане руку на плечо. Они посмотрели друг на друга. Взгляд этот был, наверное, еще короче, чем тот ледяной удар, который сумел оторвать ветку от родного тополя. Но Таня услышала все, что должна была услышать.
Ее жизнь среди людей кончалась навсегда. Ее полюбили здесь. И она полюбила. Ее обидели здесь. Но и она оставила после себя беду…
— Дед! А сову спасут?
Он не ответил ей, как будто не слышал.
Теперь, уж она никогда не будет равнодушной к людям. Тут Таня вспомнила тех, на льдине, полярников, которых она боялась. Потом пронеслись лица всех, с кем она познакомилась, в школе, на их улице, во дворе. Кого видела по телевизору…
— Я хочу остаться с ними, дед!
Нельзя. И как только кончится это мгновение, все, кто знал, кто когда-нибудь видел Таню Зайцеву, забудут о ней.
У тебя, бывшая Таня, судьба другая и другая роль. И другая жизнь — почти что бессмертная… А впрочем, не стоит загадывать.
— Но я хочу, дед! Последнее желание: пусть бабушка меня помнит. Никто не помнит пусть, а бабушка пусть помнит!
— Нельзя!
— Можно!
Что-то изменилось в его лице: дед не решился с нею спорить!
— Да, можно, хорошо! — Он снял руку с ее плеча. — А теперь уходим!
Коротким невидимым огнем вспыхнул в комнате ветер, вздрогнул лист с корявыми, непонятно как написанными буквами. И все, и пусто. И — надо же, как бывает! — метель, что разыгралась на улице, словно балуясь, плотно прихлопнула распахнутые неведомо кем створки окна.
Комната стала потихоньку наполняться теплом.
Ведь это не бывает, чтобы все вдруг сразу забыли одного человека. Но так случилось: словно бы звучала в душе какая-то песенка — и нет ее!
Учительница получила от сына письмо. Сын писал, что поправляется, что нога срослась хорошо и костыли ему скоро не понадо… Тут учительница вдруг сказала себе: «Все, как она мне обещала…» Она? Какая «она»? Поглядела на улыбающуюся фотографию сына. Потом зачем-то взяла классный журнал. Она сидела в учительской, и совершенно одна.
Открыла страницу, стала читать имена своих учеников: Артемов Женя, Бахтина Алла, Беляев Володя, Васильева Гуля, Викторов Боря, Ельчина Лида, Журавлева Люда, Заславский Игорь, Иванова Галя… Бред, конечно, но все же на «3» была еще одна фамилия. Заславский и… Сколько у меня в классе народу? Тридцать три?.. В журнале их было тридцать два!
Она посмотрела страницу на свет: она была опытная учительница и легко заметила бы любую, даже самую искусную подтирку. Но бумага везде была одинаковая, довольно плохая, на просвет грубо-волокнистая — как у всех журналов. И быстро учительница положила его на стол: не дай-то бог, зайдут и увидят… Вряд ли она смогла бы это объяснить как-то вразумительно. Больше учительница ни разу не вспомнила про тридцать третьего своего ученика.
Вадим нетерпеливо встал, прошелся по комнате — так делал какой-то разведчик из телеспектакля… Надо Таньке позво… Потом внутри у него вспыхнуло и погасло. Что такое? Вадим увидел себя в своей комнате. Он все отлично помнил, он никогда не чувствовал себя так хорошо. Пеструха глядела на него с дивана, ожидая, что, может быть, он предложит ей прогуляться…
«Вроде бы я кому-то собирался звонить?.. Сова — вот в чем дело, сова! Двое суток осталось! В конце концов можно просто пойти в зоопарк: они же покупают животных…» Но не хотелось, чтобы сову из одной клетки пересадили в другую. И он стал думать-думать про сову. «Стой! Ведь я что-то забыл!» Но и эта мысль сразу забылась…
Гришка отчетливо видел девочку, летящую к окну шестого этажа. Только зачем она летит, Гришка вспомнить не мог… «А, ну это же мне снилось, — он подумал, — это же сон». И тогда ему явился еще один — про ту же девочку: как она едет среди торосов на огромнейшем медведе. Сперва подумала, это диван, а потом видит — нет, медведь! И сказал себе: «Я найду ее!.. Ты рехнулся, да? Найдешь? Это же был сон. Не важно! Все равно я стану полярным летчиком. Буду там летать и найду». Но никому, конечно, ничего он сказать не мог о своем решении. «Тебя ведь сразу за шизика сочтут, скажут: «Нанюхался клопомора — так и говори…»
Бабушка вдруг заметила, что по глупой задумчивости своей она уехала бог знает куда — на другой конец Москвы. Двери вагона с шипением раздвинулись, бабушка вышла на станции «Измайловский парк».
У московского метро много красивых станций, а такая все же единственная. У нее платформа на улице, и с одной стороны ничего особенного — просто улица, довольно обычная, какие часто бывают на окраине. Зато с другой — чистейший и белый березовый лес!
Бабушка здесь давно не бывала — лет пять или больше. Теперь она с какой-то непонятной грустью и тревогой глядела на эту простую красоту… «Ну понятно: мне же надо Танечке позвонить. Умчалась неизвестно зачем, а девочка там одна…»
Бабушка подошла к автомату, и вдруг он зазвонил. Невольно бабушка сняла трубку и невольно произнесла свое обычное:
— Слушаю.
Трубка сказала:
— Это говорит ее дед!
Есть такое выражение: потемнело в глазах. Бабушка, по правде говоря, не верила в него. Но сейчас она увидела серый снег и почти черные березы — будто смотрела через закопченное стекло.
