Зимняя Чаща - [20]

– Ты что, можешь осуждать его за то, что он не хочет возвращаться? – спрашивает Лин. В комнате становится тихо. – На его месте я бы тоже спрятался.

– Точно, – хмыкает Джаспер.

Кто-то бурчит себе под нос, кто-то кашляет, но ничего существенного никто не говорит. Вскоре все засыпают – посапывают, похрапывают, дергая ногой, задевают деревянные рамы кроватей, подтягивают к подбородку свои одеяла, чтобы согреться.

В щелях сложенных из бревен стен хижины тоненько свистит ветер. Ужасный это свист – нескончаемый, унылый, сводящий с ума.

Дождь превратился в снежную крупу, та, в свою очередь, сменилась снегом, который стал налипать на подоконники.

Я все еще лежу неподвижно, слушаю, как дышат мои соседи по хижине. Они не знают, что я здесь. Что я вернулся из леса. «На его месте я бы тоже спрятался», – сказал Лин.

Что же случилось той ночью, когда под натиском снежной бури дрожали стены хижин? Что случилось той ночью, которая вычеркнута теперь из моей памяти?

Я откидываю одеяло и тихо спускаюсь по лесенке на пол, крадучись иду по комнате. Никто не пошевельнулся. Я, конечно, могу разбудить их, сказать, что вернулся, спросить, что же такое, в конце концов, случилось той ночью, чего я никак не могу вспомнить.

Но подкативший к горлу комок не позволяет мне сделать это, а ноющая боль в груди говорит, что я не должен им верить.

Случилось нечто такое, чего не хочет хранить моя память.

Наверняка нечто темное и мрачное.

Я не могу оставаться здесь, с ними. Не могу оставаться в этом месте, переполненном одними только дурными воспоминаниями.

Натягиваю башмаки и приоткрываю дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть наружу. Оглядываюсь напоследок и замечаю, что кто-то шевелится. Ретт, по-моему, это он приподнимает голову. Но я закрываю за собой дверь быстрее, чем он успевает что-либо понять.

Раньше, чем видит, как я сбегаю отсюда.

Нора

Ночь в горах опускается быстро.

Заснеженные вершины проглатывают заходящее солнце. Съедают его целиком. Я заношу только что наколотые поленья и кладу их возле печки. Их будет достаточно, чтобы согревать меня и Сюзи всю ночь до самого утра. Если они разгорятся, конечно.

– Ты в лесу нашла все эти вещицы? – спрашивает Сюзи, стоя возле темнеющего окна и проводя пальцем по предметам, сваленным у меня на подоконнике. Больше всего ей понравились, насколько я понимаю, серебряный подсвечник и маленькая, размером с ладонь статуэтка – танцующие мальчик и девочка. Усыпанное веснушками лицо девочки слегка запрокинуто, так, словно она смотрит в воображаемое небо. Эти свои находки я знаю как свои пять пальцев. Они заполняют дом, и от этого он не кажется таким пустым.

Почти весь день Сюзи бегала со своим мобильником, пытаясь поймать сеть, даже после того, как я сказала, что здесь сигнала нет. Устав, она ушла на кухню и принялась то и дело снимать трубку телефона, надеясь услышать гудок. Ничего, разумеется, не услышала, кроме гробовой тишины. Закончилось тем, что от она отошла от телефона, а мобильник выключила, чтобы не разряжать батарейку.

А сейчас наступил вечер, и Сюзи выглядит подавленной, ее голос звучит низко и уныло.

– Да, в лесу, – отвечаю я на вопрос о вещицах на подоконнике. – Во время полнолуния.

Какое-то время Сюзи следит, как крутятся на ветру снежинки за окном.

– В школе о тебе много чего говорят, – произносит она наконец. Рассеянно, так, словно я на самом деле и не слушаю. – Говорят, что ты с деревьями разговариваешь. И с мертвыми тоже.

Что-то в ее голосе подсказывает, что Сюзи самой хочется верить во все это, чтобы потом, вернувшись в школу, она могла сказать: «А знаете, я была в доме Норы Уокер, и все, что о ней говорят, – чистая правда».

Слова Сюзи должны были бы задеть меня, но я хорошо знаю, что говорят люди и обо мне, и о моей семье, так что эти сплетни давно не ранят меня, стекая словно дождевые капли с зонта. Я знаю, кто я есть и кем не являюсь. Нет, я не осуждаю людей за их любопытство. Иногда мне даже кажется, что они просто испытывают зависть и желание стать чем-то бо́льшим, кто они есть. Сбежать от серости их заурядной жизни.

Я прохожу на кухню, зажигаю спичкой две свечи – одну для Сюзи, одну для себя – и тихо замечаю:

– Знаешь, я никогда не разговаривала с мертвыми.

Это правда, хотя Уокеры часто были способны видеть призраков, которые бродят по старому кладбищу на дальнем конце озера. Да, мы, Уокеры, видим порой потусторонние тени, фантомы, проплывающие по дому из угла в угол. Наши глаза действительно способны видеть то, что не дано другим. Но этого я Сюзи не говорю. Не хочу представлять доказательства, что я на самом деле могу быть такой, какой они меня воображают.

Сюзи моргает и постукивает пальцами по предплечью, прищуривает глаза, словно не верит мне, словно уверена, что я что-то прячу от нее. Например, десяток черных котов на чердаке, щетку, засунутую в шкаф за зимние куртки, или спрятанные под половицами банки, в которых я храню сердца своих жертв. Но ничего подобного в доме нет, только сушеные травы, печная сажа и дремлющие по углам воспоминания.

– Постелю тебе на диване, – говорю я.

Одеяла и подушка, на которой здесь спал прошлой ночью Оливер, скомканы и лежат на краю дивана.