Зимний путь - [21]
А что если спросить у нее самой?
— Скажи, есть ли в Париже такое сооружение, которое ты уподобляла бы себе?
Астролябия взглянула на меня и серьезно задумалась. Она все еще не вышла из кайфа, и потому мой вопрос не вызвал у нее подозрений. Ее ненормально расширенные зрачки казались больше самих глаз, взгляд был влажным и ласковым.
— Конечно, есть. Неужели не догадываешься?
— Нет. Может, катакомбы?
Она расхохоталась.
— Назови строение в Париже, для которого алфавит сыграл главенствующую роль, — сказала она.
— Понятия не имею.
— Тогда подумай о букве А.
Думать о какой-то букве алфавита во время кайфа — все равно что идти на штурм целой империи. Особенно если это буква «А», самая невинная из всех. В голове у меня возникла галлюцинация в виде черной гласной, сопровождаемая оглушительным гулом; телефонный звонок вытягивался в нескончаемое АААА, целые полчища двуногих А маршировали, размахивая причудливыми кинжалами, похожими на «А». Между прочим, некоторые малайские крисы[33] действительно напоминают по форме букву «А»: это почетное оружие, которым не приканчивают абы кого. Как правило, простых смертных кромсают на куски чем попало; одни только короли заслуживают убийства крисом в форме остроконечной буквы «А».
Не могу сказать, сколько времени я ломал голову над этой знаменитой гласной. Должно быть, Астролябии это надоело, и она нарушила мои раздумья:
— Но это ведь проще простого! Буква «А» вдохновила своего создателя на строительство самого известного парижского шедевра.
— Триумфальная арка?
— Да нет же! Эйфелева башня! Разве ты не замечал, что она имеет форму буквы «А»?
Я изумленно вытаращил глаза, как будто заново открыл для себя мир.
— Меня просто поражает, сколько парижан не знает о происхождении архитектурного символа их родного города, — продолжала она. — Гюстав Эйфель был безумно влюблен в женщину по имени Амели. Отсюда его навязчивая идея — создать гигантскую букву «А», и вот она уже больше века высится над Парижем.
— Неужели это правда?
— Конечно. Если бы эту женщину звали Ольгой, парижский символ имел бы совсем другую форму.
Астролябия легла на пол рядом с Альенорой и закрыла глаза. Две распростертые женщины, канувшие в дурманное забытье, вместе продолжали диалог с Великим Духом.
Я остался в одиночестве, потрясенный тем, что услышал.
Подумать только — я боялся, что мой разрушительный акт будет лишен смысла, и вдруг узнаю новость, которая и опьянила и ужаснула меня: оказывается, в этом деянии могут соединиться символ и реальность.
Теперь злодейский план предстал передо мной во всей своей психоделической ясности: до чего же все просто — нужно лишь направить самолет в Эйфелеву башню и уничтожить эту букву «А», которая связывала меня с Астролябией и Альенорой. Бывают такие поступки, в которых узнаёшь себя куда лучше, чем в самом чистом зеркале.
Конечно, в техническом плане у меня возникнут некоторые трудности. Но их я решил обдумать позже, а сейчас они меня совсем не интересовали. Мысль о разрушении Эйфелевой башни — вот чем я загорелся, вот что связывало значение моего поступка и красоту, ибо есть ли что-нибудь прекраснее Эйфелевой башни?! Я всегда восхищался ею, даже не зная, что это творение любви. И тот факт, что теперь я был посвящен в тайну создания башни, делал ее для меня еще дороже. Ах, какой молодец этот Гюстав Эйфель: воплотить свою единственную любовь в самом грандиозном заказном памятнике своей жизни!
Что ж, я сделаю нечто подобное, только со знаком минус: воплощу свою единственную любовь в разрушительном акте, самом грандиозном в моей жизни. Сожалею только об одном — что не увижу со стороны тот ослепительный миг, когда взрыв самолета обратит в прах железную даму. Зато никто не увидит того, что увижу я: как Башня вдали, сперва совсем маленькая, будет постепенно расти, приближаться, и вот она уже прямо передо мной — моя гигантская возлюбленная, которой я подарю поцелуй, самый жестокий в истории всех поцелуев, заслуживающий название поцелуя смерти.
Мне сразу стало ясно, что главная сложность заключена не в том, чтобы сладить с экипажем или освоить начала вождения самолета. Единственная проблема состояла в другом: как продержаться до завтра, то есть не проснуться с мыслью, что мои вчерашние решения — обыкновенный бред под кайфом. Чтобы избежать этого риска по «приземлении», я сформулировал для себя следующую ключевую фразу: я прав только в кайфе. Нужно будет повторять ее без конца, как только дурман начнет рассеиваться.
Впрочем, мне должно было помочь мое давнее стойкое убеждение, что вне кайфа никто и никогда не бывает прав. Без него, «натощак», в так называемом нормальном психическом состоянии, наш взрослый мозг вырабатывает пошлость целыми тоннами, и тщетно было бы искать в нем красоту, благородство, искру величия или гениальности, которые сделали бы честь роду людскому. Даже любовь не рождает в душе ничего, кроме коротких, мгновенно гаснущих сполохов, а опьянение способно воспламенить на какие-нибудь десять минут. Остальное же время занято всего лишь бессмысленным похмельем.
Зато кайф длится целых восемь часов. Такой отрезок времени позволяет создавать, размышлять, творить в абсолютном смысле каждого из данных глаголов. Тем более что эта треть суток не измеряется привычными критериями: чудится, будто она длинна, как прустовские периоды. Воспоминание о «рядовом» дне весит не больше волоса, воспоминание же о кайфе — сложнейший клубок ощущений, который можно разматывать всю жизнь.
Разговоры с незнакомцами добром не кончаются, тем более в романах Нотомб. Сидя в аэропорту в ожидании отложенного рейса, Ангюст вынужден терпеть болтовню докучливого голландца со странным именем Текстор Тексель. Заставить его замолчать можно только одним способом — говорить самому. И Ангюст попадается в эту западню. Оказавшись игрушкой в руках Текселя, он проходит все круги ада.Перевод с французского Игорь Попов и Наталья Попова.
Знаменитый писатель, лауреат Нобелевской премии Претекстат Tax близок к смерти. Старого затворника и человеконенавистника осаждает толпа репортеров в надежде получить эксклюзивное интервью. Но лишь молодой журналистке Нине удается сделать это — а заодно выведать зловещий секрет Таха, спрятанный в его незаконченном романе…
«Словарь имен собственных» – один из самых необычных романов блистательной Амели Нотомб. Состязаясь в построении сюжета с великим мэтром театра абсурда Эженом Ионеско, Нотомб помещает и себя в пространство стилизованного кошмара, как бы призывая читателяне все сочиненное ею понимать буквально. Девочка, носящая редкое и труднопроизносимое имя – Плектруда, появляется на свет при весьма печальных обстоятельствах: ее девятнадцатилетняя мать за месяц до родов застрелила мужа и, родив ребенка в тюрьме, повесилась.
«Страх и трепет» — самый знаменитый роман бельгийки Амели Нотомб. Он номинировался на Гонкуровскую премию, был удостоен премии Французской академии (Гран-при за лучший роман, 1999) и переведен на десятки языков.В основе книги — реальный факт авторской биографии: окончив университет, Нотомб год проработала в крупной токийской компании. Амели родилась в Японии и теперь возвращается туда как на долгожданную родину, чтобы остаться навсегда. Но попытки соблюдать японские традиции и обычаи всякий раз приводят к неприятностям и оборачиваются жестокими уроками.
Любить так, чтобы ради любви пойти на преступление, – разве такого не может быть? А любить так, чтобы обречь на муки или даже лишить жизни любимого человека, лишь бы он больше никогда никому не принадлежал, – такое часто случается?Романы Амели Нотомб «Преступление» и «Ртуть» – блестящий опыт проникновения в тайные уголки человеческой души. Это истории преступлений, порожденных темными разрушительными страстями, истории великой любви, несущей смерть.
В своих новых романах «Тайны сердца» и «Загадка имени» Нотомб рассказывает о любви, точнее, о загадочных тропах нелюбви, о том, как это откликается в судьбах детей, обделенных родительской привязанностью. «Тайны сердца» (во французском названии романа обыгрывается строка Мюссе «Ударь себя в сердце, таится там гений») – это жестокая сказка о судьбе прелестной девочки по имени Диана, еще в раннем детстве столкнувшейся с ревностью и завистью жестокой матери, которая с рождением первого ребенка решила, что ее жизнь кончена.
Знаменитый писатель, давно ставший светским львом и переставший писать, сатанист-подкаблучник, работающий на мебельной фабрике, напористый нувориш, скакнувший от темных делишек к высшей власти, поп-певица – ревностная католичка, болгарский шеф-повар – гипнотизер и даже советские спортсмены, в прямом смысле слова ушедшие в подполье. Что может объединить этих разнородных персонажей? Только неуемная и язвительная фантазия Амманити – одного из лучших современных писателей Европы. И, конечно, Италия эпохи Берлускони, в которой действительность порой обгоняет самую злую сатиру.
Маленький университетский городок в Альпах охвачен ужасом: чудовищные преступления следуют одно за одним. Полиция находит изуродованные трупы то в расселине скалы, то в толще ледника, то под крышей дома. Сыщик Ньеман решает во что бы то ни стало прекратить это изуверство, но, преследуя преступника, он обнаруживает все новые жертвы…
«Мир глазами Гарпа» — лучший роман Джона Ирвинга, удостоенный национальной премии. Главный его герой — талантливый писатель, произведения которого, реалистичные и абсурдные, вплетены в ткань романа, что делает повествование ярким и увлекательным. Сам автор точнее всего определил отношение будущих читателей к книге: «Она, возможно, вызовет порой улыбку даже у самого мрачного типа, однако разобьет немало чересчур нежных сердец».
Любовь живет три года – это закон природы. Так считает Марк Марронье, знакомый читателям по романам «99 франков» и «Каникулы в коме». Но причина его развода с женой никак не связана с законами природы, просто новая любовь захватывает его целиком, не оставляя места ничему другому. Однако Марк верит в свою теорию и поэтому с затаенным страхом ждет приближения роковой даты.