Зимний пейзаж с покойником - [65]

И все-таки Еськов стал пропадать все чаще, а отсутствовать все дольше. Любе он и сам не звонил, и ей своих телефонных номеров не давал. Найти его в тех таинственных местах, где он бывал без нее, она не могла и маялась любовью, как мигренью. Когда же Еськов снова стал прощаться навсегда, сулить десятерых жеребцов и демонстративно отличать признанных красавиц «Сибмасла», Люба решилась на крайний и отчаянный шаг – она отправилась в Суржево. К Галине Павловне.

Нет, она не собиралась устраивать сцен, открывать глаза на их с Еськовым роман и требовать Александра Григорьевича себе в безраздельное владение. Она знала, что это глупо и не пройдет: Еськов каким-то волшебным образом был привязан к жене намертво. Приворожен, как считали в «Сибмасле». Люба, конечно, хотела бы выйти за Еськова, но пока не знала, как это сделать. Да и не важно это было! Главное, она хотела его любви – той, что одна на тысячу. Они этой любовью связаны навек, никакие жены и подруги отобрать любовь не могут. Потому Люба даже не ревновала. Она просто хотела бывать там, где бывает он, а именно в Суржеве.

Галина Павловна Любу долго разглядывала и оценивала: «Эффектная и некрасивая. Явно деловая. Сашка говорил, что спал с ней и что она навязчива, распутна и утомительна. Он таких не терпит. Неглупа – надела широкие брюки, хотя у нее какие-то особые, знаменитые ноги. Может быть! Потому что остальное так себе. Почти дурнушка. Одета со вкусом, без всякого вызова, только блузка красная. Это исподволь возбуждает. Да, неглупа!»

Чтобы наверняка внедриться в Суржево, Люба нашла предлог: привезла якобы Александру Григорьевичу какие-то сомнительные бумаги. Пустячные выбрала бумаги, но с душком. Галина Павловна заинтересовалась. Они поболтали о делах в фир ме, и выяснилось, что Люба очень уважает Аллу Никитину, а вот Лундышева не только терпеть не может, но и подозревает во всяких кознях.

Держалась Люба скромно, говорила толково и со знанием дела. Галина Павловна прикинула и нашла, что хорошо бы иметь в отделе По по вича такого вот своего человечка без пре тензий.

Люба стала часто ездить в Суржево, чтобы попить чайку с Галиной Павловной. Они подружились. Люба, потупившись, рассказывала гадости про Лундышева и Поповича. Любовь научила ее тому, что прежде она презирала, – интригам и коварству.

Галина Павловна над рассказами Любы смеялась. Дела фирмы были ей не безразличны, но противны. Она чувствовала себя светской дамой, которая от скуки болтает с конторской крыской. Люба была неглупа и потому занятна. К тому же она честно призналась, что несколько раз переспала с Александром Григорьевичем, а теперь живет с бизнес-тренером Радецким. Это была сущая правда. Топорный Радецкий был Любе нужен, чтобы оттенять совершенства Еськова. Он был моложе, красивее, стройнее, элегантнее, образованнее, умнее Александра Григорьевича – и абсолютно ничтожен.

Оказалось, что Галина Павловна Радецкого тоже знает. Она одобрила Любин выбор, только посоветовала уговорить бизнес-тренера заменить природные зубы – прекрасные, крепкие, белые, но очень редкие – протезами. Другой совет касался замшевой шапки с ушками, которую Галина Павловна как-то видела на Радецком. Эту шапку надлежало выкинуть, а купить другую, вязаную, в полосочку.

Люба пообещала исправить бойфренду и зубы, и шапку. Тогда Галина Павловна посетовала, что гардероб мужа не держится более полутора месяцев, так быстро Александр Григорьевич набирает вес. И страшно потеет, особенно во время секса. Люба сочувственно кивнула, а сама чуть не разрыдалась от умиления.

Так завязалась женская дружба.

Поначалу Любин план сработал. Галина Павловна даже несколько раз просила мужа подбросить подругу в город. Тогда-то Любе и удавалось снова залучить любимого в Суржевский лес, где уже отпели птицы, поблекла трава, а в хвое посвистывал августовский ветер. Иногда в глубине чащи что-то громко трещало и падало. Пустое эхо долго повторяло этот невеселый звук.

– Эх, Тридцать Девять Дюймов! – вздыхал Еськов. – Надоела ты мне до чертиков. Вот нет у вас, у баб, чувства меры! Обязательно вам надо так все изгадить, чтоб потом и вспоминать было противно.

– Я тебя люблю, – отвечала Люба.

Ее голос всегда напоминал о весне, шуршащем снеге и нежном ветерке.

– На, люби! Ешь с потрохами! – отмахивался Еськов и начинал расстегивать штаны. – Смотри, допрыгаешься – не только рыло тебе начищу, но и из фирмы выкину.

Люба в ответ только смеялась:

– Не выкинешь! Я Галине нажалуюсь, а уж она-то тебе поддаст. Лучше молчи – ты восхитительный, прекрасный, единственный на свете.

– Еще и издевается!

– Ничуть. Ты что, вправду не знаешь, что ты единственный?

Такая любовь никогда не кончается. Одна только есть разлучница – смерть.

Глава 14 Еще один выстрел

24 декабря. 5.05. Суржево. Дом Еськовых.

Самоваров вздохнул, скрипнул креслом. Как продолжить беседу, он не знал. Люба сидела напротив, картинно скрестив ноги, в черном траурном платьице – шубку она сбросила на диван. Из-под низкой челки блестели карие глаза.

Люба молчала. Как? Неужели это и вся ее история?

Самоварову нехотя признался:

– Все равно не понимаю!