Зимний дождь - [8]

— Ну как помощники, Егорыч?

— Да ничего, — замялся тот. — Как говорится, на безрыбье и рак рыба.

— Ну, это ты зря… Гляди-ко, за эту десятидневку сколько скосили…

— Конечно, — согласился весовщик, — двадцать рук, не две руки. Стараются ребята… Но есть тут некоторые…

— Это кто же?

— Да вот Железняков, — с ухмылкой кивнул Исай.

— А что он? — председатель насторожился.

— Старшим грубит… Словами всякими выражается.

— Так, так, — Буланкин задумчиво потрогал щетинистый подбородок. — А я ему премию привез. Как передовику. А он, выходит, недостоин?

— Глядите, — протянул Исай Егорович, — вы — начальство, вам видней.

— Чего глядеть-то? Лучше всех работал, — крикнул Вовка Волдырь.

Его поддержали другие ребята:

— Попробуй, скоси столько…

— Да вон спросите Марь Ивановну…

Председатель повернулся к учительнице:

— Как, Мария Ивановна?

— Я бы не сказала… Никаких замечаний, — запуталась она. — По-моему, достоин.

— Ну что ж, — Буланкин шагнул к тачанке, взял из-под сиденья сверток и, вернувшись к столу, раздельно сказал: — Согласно решению правления колхоза передовик хлебоуборки Железняков Михаил Николаевич награждается…

Председатель развернул бумагу и положил на стол, прямо перед Мишкой, белые чирики из сыромятной кожи.

Мишка мельком взглянул на них и торопливо отвернулся.

— Ну, давай твою трудовую руку. Поздравляю.

— Спасибо, Кузьма Платонович, — поблагодарил Мишка, опустив голову…

В будке, снимая рваные сапоги, Мишка проговорил:

— В чириках-то полегче будет, а то эти прямо отмотали ноги.

Зори стали холодными, с порыжелых трав долго не сходила зернисто-крупная роса. Все труднее вставали мы по утрам. Но в тот день мы поднялись дружно, это был последний день нашей жизни в степи. Будка быстро опустела, и лишь Мишка все еще сидел на нарах. Сопя, он втискивал ноги в премиальные чирики. Я стоял у порога, ждал его. Вдруг, чертыхнувшись, он швырнул чирики под нары и пошел босиком.

— Малы, что ль стали? — удивился я.

— Да ну их! — насупился Мишка. — Вчерась походил по росе — вот такие стали, — он рубанул на руке по локоть, а за ночь ссохлись. Кислина, чего ж тут…

Неподалеку стоял Исай Егорович, прилаживал к лопате черенок. Услыхав наш разговор, встрял:

— А намазать нигролом ума не хватает?..

Мишка смолчал, будто и не слышал его, но в будку вернулся, встав на четвереньки, достал из-под нар чирики и направился с ними к черной цистерне…

…На стан Мишка и Клок вернулись рано. Они докосили последний клин пшеницы, и перегонять лобогрейку на новое место не было смысла, пока добрались бы — стемнело. Клок потолкался по стану и, насвистывая, побрел в буерак.

— Может, где вишней разживусь, — подразнил он нас. — В степи дикая поздно спеет…

Мишка тоже направился вместе с ним, но его позвала повариха:

— Миша, может, водычки привезешь?

— Ладно, — согласился он и, вскочив на дрожки, покатил под яр.

— Добрый хлопец, — похвалила Марта, заходя в кухню.

С полудня кухня стала объектом самого пристального внимания. По случаю окончания работы председатель колхоза велел для нас устроить праздничный ужин. Это означало, что мы будем есть не гороховый суп, а настоящую лапшу и даже с гусятиной. Живого гусака на стан привез сам Кузьма Платонович. Гусак сидел под перевернутой корзиной и время от времени кагакал, напоминая о вкусном ужине и в то же время оповещал, что он пока жив-здоров и, значит, желанный момент не так уж близок.

Мишка, съездив за водой, снова появился на току. Подойдя ко мне, спросил:

— Толька, ты не видал мои чирики?

— Не… Да ты же их на цистерне оставлял, — вспомнил я.

— Нет их там.

— Как нет?

— Вот так, сперли.

— Кто спер?

— Откуда я знаю…

— Может, кто пошутил? — неуверенно спросил я.

Мальчишки растерянно поглядели друг на друга.

— Ребята, кто это сделал? — обратилась к нам Мария Ивановна.

В ответ разнобой голосов:

— Не брали мы…

— Они нам велики…

— Мы и не видали, куда он их ставил.

— А кто видел? — учительница повернулась к Мишке.

Он молчал. Выходило, что видел только я.

— Я видал.

Уши мои охватил огонь. Казалось, все глядят на меня. Мишка поспешил на выручку:

— Толька не брал, я знаю…

— А кого ты подозреваешь? — спросила Мария Ивановна и сама растерялась от такого вопроса.

— Никого я не подозреваю, — мотнул головой Мишка. — А чириков нету.

Мы бросили работу и кинулись на поиски пропажи. Облазили все углы на стане, заглядывали под цистерну, перетряхнули все наши нехитрые пожитки — чирики как сквозь землю провалились.

— Черт с ними, — сказал наконец Мишка, — После войны я себе хромовые сошью… Может, собака какая унесла, они же из кислины.

И все засмеялись, загалдели, будто сразу свалился с души камень.

Пока искали чирики, Марта развела на краю оврага костер. Теперь ребята сидели вокруг огня, ждали, когда сварится лапша. Булькала вода, галушки, как живые, выныривали наверх и вертелись, и все глядели и смеялись — казалось, ничего интересней кипящей лапши не видели мы. В вечернем воздухе над станом плавал пресновато-сладкий запах вареного теста, щекотал горло и заглушал собой все другие запахи предосенней степи.

— Гусь, конечно, неплохо, но если бы какая-нибудь животина покрупнее была, — размечтался Колька Клок. — Зарезал бы волк еще одного быка… — И опять мы смеялись, потому что не раз за жидкой похлебкой слышали, как весной напала на быков-летошников волчья стая и двух зарезала. Женщины-трактористки, увидев это разогнали волков и потом две недели в бригаде ели мясо.